Необыкновенные приключения итальянцев в России

Попался тут в сети вот такой прелюбопытнейший материал, резко выделяющийся из обычного вала рассказов о Вермахте и его помошниках/пособниках. Автор, конечно, наверняка ангажирован, из числа всегда симпатизировавших нам итальянских коммунистов, и фильтровать нижеприведенные рассказы не просто можно, но и нужно, но доля правды во всем этом наверняка есть и многие факты о поведении и моральном состоянии итальянцев на Восточном фронте становятся более понятными в свете этого:

ВОСТОЧНЫЙ ПОХОД" МУССОЛИНИ ИЛИ ИТАЛЬЯНЦЫ НА ДОНУ

Арриго Больдрини

"В трагической восточной авантюре Муссолини против СССР, - пишет Арриго Больдрини, - "Итальянская Армия в России" (АРМИР), насчитывавшая 230 тысяч солдат и 7 тысяч офицеров, потеряла половину своего состава убитыми и пропавшими без вести". А сколько итальянцев вернулось на родину искалеченными и физически и морально, или те, кто после 8 сентября 1943 года были отправлены в германские лагеря для военнопленных. Вот итог действий фашистского режима Муссолини.

Служба в фашистской армии никогда не пользовалась популярностью у итальянского народа. Ее старались избегать или пытались пройти как можно скорее.
Больше половины армии состояло из трудового люда, которому была чужда идея создания "великой империи" путем ведения захватнических войн, которые пытался навязать им фашистский режим.
"Солдату, отправляющемуся с экспедиционным корпусом на советский фронт, мать говорила: "Знай, ты идешь воевать против твоего отца и твоей матери!" (заявление солдата А. Р. из дивизии "Талиаменто"). Другой солдат рассказывает, что отец твердо наказал ему бросить оружие, как только он окажется перед частями Красной Армии" - вот что рассказывал о настроениях людей в одной из своих публичных лекций Пальмиро Тольятти, руководитель итальянской компартии.

Многие итальянские солдаты воевали с Советским Союзом без всякого желания - это не было их войной. Призванные режимом Муссолини, они были буквально пригнаны в Россию и оказались тут в трагическом положении так как не были ни духовно, ни даже материально подготовлены к суровым будням войны.

Итальянские дивизии не имели ни подходящего обмундирования, снаряжения, транспорта, ни даже продовольствия. Они находились в полной зависимости от германских союзников. Изнуренные бесконечными пешими маршами по раскаленной от солнца или заснеженной степи они не имели порой даже элементарных условий гигиены (они не мылись месяцами, вследствии чего среди итальянцев возникали эпидемии дизентерии и другие сопутствующие таким условиям кожные заболевания). От обморожения итальянские солдаты погибали в равной степени как и от русского оружия. И все это было еще до отступления.
Во время отступления итальянские солдаты и офицеры тысячами гибли от холода и голода. "Те же, кто выживал в кошмаре отступления, имели перед собой только одну цель - не замерзнуть на дороге, не умереть с голоду (в этих условиях и реквизирование съестных припасов у населения встречных деревень было вынужденной мерой, никогда, по свидетельству самих крестьян, не сопровождавшейся зверствами) и добраться наконец до своего дома, - пишет Е. Сапрыкина в предисловии к книге Марио Ригони Стерна, в которой он рассказывает о войне и отступлении итальянцев на Дону. - Вместо так и не сложившегося "взаимопонимания" между итальянскими и гитлеровскими солдатами у участников восточной кампании зарождалось выстраданное ими еще на разоренных войной русских полях чувство солидарности и убежденной спаянности простых людей, которым война несет горе и разорение, чувство симпатии и уважения к советским людям, защищающим свою землю, свои дома".

Да и советские люди, видя и чувствуя все это, относились к итальянским солдатам по-другому, по-человечески, а к отступающим и вовсе с состраданием.
Об этом говорит и стихотворение В. Калиниченко, свидетеля тех печально-трагических событий:

Итальянцы в Донбассе

Декабрь 41-го года.
Донбасс утопает в снегах.
Мы, робкая поросль народа,
Угрюмо глядим на врага.

Какая-то странная нация:
Смуглы, белозубы, шумны.
Их "арриведерчи" и "грацие" -
Язык для игры, не войны.

В снегу волокут карабины,
Как коз, на наплечных ремнях.
Зовут, улыбаясь: "Бамбино!" -
И ноги не вяжет нам страх.

Конфетки в оберточном глянце
Суют нам, и хлеба куски...
А в черных глазах итальянцев
Лиловые тени тоски.

Какие там завоеватели -
В солдатском сукне мужики.
Их дома ждут жены и матери,
Чернявые дочки, сынки.

Губные гармошки достанут,
Присядут, уставясь в костер,
Протяжные песни затянут...
Все память хранит до сих пор.

Мы песни другие учили
В своем соловьином краю.
Но чистая "Санта Лючия"
Тревожила душу мою.

Кружилась тоска по Италии
В степях, где метели метут.
И люди с понятьем вздыхали:
"А здорово, гады, поют..."


и фрагмент другого стихотворения М. Светлова

"Итальянец"

...Молодой уроженец Неаполя!
Что оставил в России ты на поле?
Почему ты не мог быть счастливым
Над родным знаменитым заливом?..

Никогда здесь ты не жил и не был,
Но разбросано в снежных полях
Итальянское синее небо,
Застекленное в мертвых глазах...


А вот как писал об итальянцах Анатолий Тарасов, участник Движения Сопротивления: "Говорят об итальянских солдатах, что они не выдерживали долгого боя [итальянские дивизии на Дону]. Думаю, что это не так. Думаю, что солдат любой национальности станет воевать плохо, если он не будет убежден, что воюет за правое дело. Мне не раз приходилось встречаться с итальянскими солдатами, вернувшимися с советско-германского и африканского фронтов. Они сами признались в том, что "воевали отвратительно". Но эти же бывшие солдаты, став партизанами [в Италии], проявляли чудеса храбрости в схватках с нацистскими оккупантами".

О том, как относились сами немцы к своим "союзникам - итальянцам" можно понять из короткой и категоричной фразы, которую произнес итальянский солдат Джованни Главерна, чернорабочий из городка Санта Кроче: "У меня хорошие воспоминания о русских и очень плохие о немцах".
"Наши газеты пишут о дружбе между немецкими и итальянскими солдатами, - говорил капрал из дивизии "Челере" в марте 1942 года. - Между нами нет согласия, а тем более дружбы. Немцы резки и грубы. Кроме того, очень велика разница в нашем положении. Немцы нас оскорбляют на каждом шагу".

А вот что пишет в своих воспоминаниях Нуто Ревелли, молодой кадровый офицер, который пошел на советско-германский фронт добровольцем, считая, что таким образом он лучше всего может служить фашистской родине, а по возвращению в Италию, он стал известным партизанским командиром: "Немчура проклятая, - восклицает Ревелли в конце отступления с берегов Дона, - выродки, подлые ублюдки! Мы вас хорошо узнали в те январские дни, толстые свиньи! Вы плевали в лицо тем, кто пробивал для вас дорогу, вы бросали в снег раненых, чтобы вам было удобнее разместиться в избах, вы лупили до смерти итальянцев, которые не умели кричать громче вас. В далеком октябре на станции Ясиноватая я впервые понял, что ненавижу вас, не могу за вас сражаться и всегда готов драться против вас! Тогда я устыдился этих мыслей. Теперь это мое твердое убеждение, которое навсегда вошло в мое сердце".

"Германские солдаты, - говорится в работе исторического отдела итальянского генерального штаба, - вели себя по отношению к итальянцам в высшей степени недостойно, и это не было их инициативой, а осуществлялось явно по указанию сверху... В Донецкой степи они предвосхитили ту линию поведения, которая позднее, во время оккупации нашей территории, проводилась в более широких масштабах".

Советские люди действительно, как-то по особенному относились к итальянцам, что совершенно отличалось от "дружеских" настроений "союзников-немцев", когда они отказывались брать в поезда с отступающими даже раненных и повторяли итальянцам: "Ничего, разберемся с русскими и возьмемся за вас…". Что можно было ожидать от людей это слышавших и чувствовавших…

"Я, итальянский интеллигент, был поражен, - пишет участник похода М. Спинелла, - совершенно необычайной способностью солдат, которые были в своем большинстве итальянскими крестьянами, и крестьян с Дона понимать друг друга... Вначале эти контакты были полны недоверия и взаимных подозрений. Мы были захватчиками, врагами, которые несли смерть, голод и кровь в мирные поселения... Затем я видел итальянских и русских крестьян, сидящих в тени домов летом или около печи зимой и беседующих между собой. Они говорили на странном наречии, состоявшем из немногих немецких, итальянских и русских слов, жестов и знаков. Я бы сказал, что этот язык состоял главным образом из взаимного человеческого чувства, живого и непосредственного, - из ощущения бессмысленности этого конфликта, абсурдности присутствия здесь этих солдат".
Свидетельств подобного рода очень много. Так, можно вспомнить, как трогательно рассказывает об этом итальянский режиссер де Сантис в фильме "Итальянцы, бравые ребята" (русское название "Они шли на Восток"), где показана тщетность попыток вырыть пропасть между итальянским и русским народами, взаимных симпатий которых не смогла поколебать даже захватническая идея "восточного похода" Муссолини.

В дни отступления итальянские солдаты оценили чувство справедливости и милосердия русского человека. Когда итальянский солдат из захватчика превращался в безоружного путника, бредущего из последних сил, на его пути, встречалась "русская бабушка", готовая дать ему приют и поделиться куском хлеба. Упоминание о "русской бабушке" имеется почти во всех воспоминаниях итальянских солдат и офицеров. "Эти живые и подвижные старушки, так похожие на старушек из Фриули или Вальтеллины, - пишет лейтенант итальянской дивизии Корти, - хорошо относились к "солдатам с перьями на голове". Казалось невозможным, что они были матерями, сестрами, тещами или женами тех неумолимых партизан, которые то появлялись, то исчезали вдоль дорог, как призраки, несмотря на груз боеприпасов, который они несли на себе. Но это было именно так".

В книге Марио Ригони Стерна (итальянский писатель, в 1942 - начале 1943 года воевал в звании старшего сержанта на Дону. Выйдя из окружения, вернулся в Италию. Дважды был в немецких лагерях для военнопленных. В 1945 году, вернувшись на родину, оказывал содействие партизанам) одним из самых волнующих для автора моментов стал эпизод, в котором драматическое повествование об отступлении прерывает мотив человеческого взаимопонимания.
В поисках пищи Ригони зашел в одну избу:
"Я вижу там русских солдат. Пленные? Нет. Они вооружены. На шапках у них красные звезды! У меня в руках винтовка. Окаменев, я смотрю на них. Они сидят вокруг стола и едят. Они едят суп из одной большой миски. И смотрят на меня с ложками, повисшими в воздухе.
- Мне хочется есть, - говорю я.
В комнате находятся также женщины. Одна из них берет тарелку, наполняет супом из общей миски и протягивает ее мне. Я делаю шаг вперед, закидываю винтовку за плечи и ем. Русские солдаты смотрят на меня. Женщину и дети тоже смотрят на меня. Никто не движется. Слышен только стук ложки в моей тарелке. И звук каждого глотка.
- Спасибо, - говорю я, кончив есть.
Женщина берет тарелку из моих рук.
- Пожалуйста, - отвечает она.
Солдаты смотрят, как я направляюсь к выходу, не двигаясь с места...
Так это было. Сейчас, когда я вспоминаю, я не вижу в этом ничего странного. Наоборот, я нахожу это совершенно естественным. После первого мгновения все мои действия были естественными, я не чувствовал никакого стеснения, никакого желания нападать или защищаться. Все это было очень просто. Русские чувствовали то же, что и я, и я это знал. В этой избе между мной, русскими солдатами, женщинами и детьми создалось понимание, которое было чем-то большим, чем перемирие. Случилось так, что обстоятельства заставили людей остаться людьми.
Кто знает, где теперь эти солдаты, эти женщины и дети. Я хочу надеяться, что война пощадила всех их. Но до тех пор, пока мы живы, будем всегда вспоминать русских людей только добрым словом…"

Баттисти Кадела, служивший на мясном складе дивизии "Кунеэнзе", рассказал о своем знакомстве с русской семьей. "Эта семья состояла из сорокапятилетней Кати и десятилетней Дуси. Как и все жители, они жили в землянке, потому что их дом был реквизирован. Каждый вечер мои товарищи играли в карты и пели. Я отправлялся в землянку к Кате, где у меня был свой угол с фотографиями моих близких и моими вещами. Однажды вечером я, как обычно, спустился по короткой лестнице, сбросил винтовку и открыл дверь. Передо мной стоял мальчик с автоматом через плечо и молча меня разглядывал. Я спросил его, что он здесь делает и чего хочет. Он не ответил. Тогда женщина сказала: "Когда русские отступали, мой сын был так молод, что его не взяли в армию. Теперь он прячется в камышах. Каждый вечер Иван возвращается домой, чтобы запастись продовольствием".
Когда итальянцы брали пленных, они передавали их немцам, во всяком случае я так слышал. Совесть не позволила мне выдать его немцам, поэтому я улыбнулся Ивану, и он улыбнулся мне в ответ. Я стал видеть Ивана каждый день. Он никогда не заговаривал о войне и о политике. Но он все время повторял: "Тикайте до того, как наступят холода и выпадет снег. Иначе будет поздно и для вас все будет кончено".

Многих итальянцев возмущали зверства гитлеровцев, а некоторые пытались даже противиться их кровавым приказам, часто расплачиваясь за это жизнью…, выжившие и попавшие в советский плен становились антифашистами.
Вот маленькая история одного из таких солдат, рассказанная, братом того самого итальянского солдата, нашему партизану в Италии:
"Винченцо служил вместе со мной, в одной дивизии. Однажды немцы приказали ему и еще десяти итальянцам расстрелять тридцать семь русских заложников - стариков, женщин, детей. Винченцо был парень горячий, фашистов ненавидел страшно, особенно после того, как насмотрелся на их зверства в России. И вот мой братишка подговорил своих товарищей отпустить всех заложников. Ребята согласились. Но немцы вместе с ними послали для наблюдения двух эсэсовцев… Расстрел русских должен был произойти в пять часов вечера. А в семь наш батальон подняли по тревоге. Оказалось, что Винченцо и его товарищи убили обоих эсэсовцев, а заложников отпустили… Эсэсовцы, не дождавшись двух своих, подняли тревогу и вскоре в лесу напали на след итальянцев. Ребята хотели сдаться русским, но не успели. Они отстреливались от немцев, положили их, наверное, с десяток, но силы были неравные. Немцы взяли живьем только двух. Винченцо был вторым. Но лучше бы его убили в перестрелке!.. Немцы ужасно избивали его и расстреляли только на второй день. Мне не дали повидаться с ним. Но ребята говорили, что Винченцо умер храбрецом. Он сказал: "Теперь моя совесть чиста"…

"Я переполнен благодарностью к русскому врачу Вере. Я обязан ей своей жизнью… Если у меня родится третья дочь, я назову ее Верой" - из воспоминаний бывшего военнопленного, солдата дивизии "Торино".
Уже в нынешнее время, я и сама в Италии встретили итальянку Ольгу, мою тезку. "Русская женщина во время войны спасла моего отца, - с гордостью и грусть в голосе рассказывала мне шестидесятилетняя итальянка. - Уже в мирное время родилась я, и папа назвал меня ее именем".

Все увиденное и прочувствованное итальянской армией на Дону, понимание того, что фашистская пропаганда, мягко говоря, обманывает итальянцев, человечное отношение к итальянцам самих "хороших русских", как в последствии называли их итальянцы, послужило тому, что "многие солдаты и офицеры, - отмечает английский историк Ф. Дикин, - главным образом из итальянских альпийских дивизий в России, стали командирами партизанских отрядов Италии".

"Без России 8 сентября я запрятался бы ото всех, как больная собака", - пишет в своей книге Ревелли, ставший в дни движения Сопротивления партизанским командиром. Отряд, которым он командовал, был назван "Память павших". Боевым кличем отряда было: "За каждого итальянца, погибшего в России, десять фашистов и десять немцев должны быть убиты".

И действительно то, что пережили итальянцы на Дону, брошенные на ненужную и бессмысленную для них войну, в угоду захватническим амбициям Муссолини, все это сделало даже из ярых приверженцев фашизма - убежденных антифашистов.

Не смотря на всяческие запреты рассказывать о "победоносном походе на восток", от родственника к родственнику, от знакомого к знакомому, из дома в дом пересказывалось все увиденное и пережитое участниками тех трагических событий, солдатами и офицерами АРМИР, ими же еще в период оккупации были написаны и распространялись книги об этой нелепейшей авантюре Муссолиии, укрепляя тем самым у людей ненависть к фашизму и веру в неминуемую победу Красной Армии, краха режима Муссолини и конец страданий итальянцев.