"Поэт в России больше, чем поэт..." - о роли литературы в разных типах общества

С час назад по ящику мужик некий в программе "Ночной полёт" представлял свою книжку, и чё-то там говорил на тему "Сталин и писатели". Ну в общем вроде ничего особо интересного, я не слушал, политическая окраска его осталась непонятна (и, опять-таки, малоинтересна), но цепануло ухо вот что: он упомянул постановление ЦК по поводу Ахматовой и Зощенко.
Я не услышал, что он говорил про то постановление, а про что оно было - так уж и не помню. Не то ниспровергали, не то наоборот уже - после "возвращали ордена" - не суть.

Подумалось вот о чём. Двум писателям - хорошей поэтессе и средненькому прозаику сатирического ключа - посвящено ни больше, ни меньше, как постановление правительства страны. И даже не важно, лучше стало от этого поэтессе и писателю, или хуже.

Мыслимо ли нечто подобное сейчас в России, или в Америке, или в Европе? Или, допустим, в то же самое время в США или в Англии, или Швейцарии?
ИМХО - такое предположение показалось бы абсурдным: как, с какого бодуна правительство будет обсуждать вопрос об обструкции и всемерном осуждении, или, наоборот - поощрении и превознесении какого-то писателя? Да форменный бред! "Не бывает".
Максимум - телеграмма за подписью президента к юбилею, если писатель уж очень прославленный.
А всё остальное - проблемы самого писателя и его издателя, ну может еще букеровского (если очень повезёт - нобелевского) комитета, да трёх-пяти критиков. Ну изредка, на пару дней (если очень свезёт с комитетом) - газет и пары телепрограмм. Всё. Причём тут правительство? Знать вас всех не знаем.

Хорошо это, плохо это - опять-таки не суть. Наверняка чём-то так, в чём-то эдак.
Но разница, разница-то какова!
Как гуманоидные и негуманоидные цивилизации.

И одна за полвека - да в общем какое там полвека, за 10-15 лет - превращается в другую.

И если в одной России поэт больше, чем поэт, то в другой - ну поэт. Может быть. Но ни больше и ни меньше.

Интересно, до чего допревращается

Этой музыкой навеяло, что где-то у Рыбакова любопытные соображения на сей счёт встречал - о принципиальной разнице роли и места литературы в разных типах обществ, условно "идеократических" и "либеральных".
После получаса поисков удалось откопать - см. по ссылке почти внизу (там много разных эссе и статей), "ГИМН СОВЕТСКОМУ СОЮЗУ В ТРЕХ ЧАСТЯХ", тут привожу отдельные обширные цитаты.

---

"ГИМН СОВЕТСКОМУ СОЮЗУ В ТРЕХ ЧАСТЯХ"

1. ПОЭТ В РОССИИ БОЛЬШЕ, ЧЕМ АКЫН

("Поэт в России больше... чем?.." - "Нева", 1994, № 5-6.)

По меньшей мере века полтора у нас бытовало - и в среде интеллигенции господствовало - убеждение, согласно которому, коротко говоря, поэт в России больше, чем поэт. Многим лучшим литераторам многих поколений вера в грандиозность функций словесности давала силы жить, творить, преодолевать препоны и рогатки цензуры, сносить одиночество, гонения и лишения... За словами Солженицина - по прочтении "ГУЛага" Россия не сможет остаться прежней - стоит именно убежденность в том, что литература способна впрямую, непосредственно влиять на общество, и литератор является чем-то вроде социального демиурга. Убежденность эту непроизвольно пускал в дело Сталин - сам, возможно, ее разделяя,- когда назначал писателей инженерами человеческих душ и ставил перед ними задачи соответственные. А уж если она оказалась актуальна для столь разных людей, значит, является чрезвычайно существенной для культуры, пропитала ее насквозь и воспринимается безоговорочно. Полагать иначе - почти то же самое, что полагать, будто солнце не взращивает все живое, а укладывает асфальт.

Что же это за убежденность такая?

Строго говоря, на определенном этапе исторического развития поэт больше, чем поэт в любой стране и у любого народа. Гомер был куда больше, чем поэт. Цюй Юань и Ли Бо были куда были куда больше, чем поэты.

...

Тот, кто хочет попрыгать в суперэкзотической обстановке, будет писать не "Утопию", а "Принцессу Марса" и читать его будут соответственно. Тот, кто хочет конструировать новые общества, улучшать социальное пространство, в демократических условиях будет заниматься не литературой, а социологией, политологией, политикой. А тот, кто хочет обстоятельно помолиться, просто-напросто пойдет во храм.

Отомрет и социально-коммуникативная функция - функция вкрадчивого информатора, функция суррогата общественного мнения и посредника между народом и правителем. Она отойдет к публицистике, к оппозиционным газетам, к независимой от государства социологии. Вскрытие различий между официальной и реальной картинами мира перестанет быть одной из функций серьезной литературы, в течение многих десятилетий тщившейся, как одинокий воин в поле, эзоповым и полуэзоповым языком донести до читателя хоть крупицы сведений и соображений по этому поводу.

А ведь изрядная часть произведений, составляющих гордость нашу, стали таковыми именно благодаря социологической и маскосрывательной насыщенности текста, не более.

...

Противостояние индивидуума и властных структур в отлаженном демократическом обществе будет интересовать словесность лишь в той мере, в какой оно способно обеспечить бойкий сюжет, напряженную интригу - да и то лишь для какого-нибудь политического детектива или памфлета. Кто интересуется этим противостоянием всерьез - читает серьезную историческую и социологическую литературу, которой в тоталитарном обществе не было и быть не могло. Серьезная художественная литература уже не опускается до подобных проблем. Они - удел узкой группы профессиональных политиков и ученых; организуя текст вокруг них, рискуешь оказаться интересным в самом лучшем случае лишь для этого узкого круга и попросту прогоришь с тиражом. Обычный человек, от которого только и зависит успех - а, следовательно, и коммерческий успех - о таких вульгарных вещах не думает.

А о чем он думает?

О себе.



Обычный человек в стабильном обществе, когда он не озабочен добыванием хлеба насущного и пальбой на улицах, думает более всего о себе. Он не рвется измышлять новый мир, потому что и в старом может порулить в ближайший магазин - семь минут езды - и без очереди, по действительно доступной цене, купить кухонный комбайн. И переживает он, если не переживает смерть близких, угрозу войны или неизбежный арест, главным образом то болезненное трение, которое возникает на неровностях, гранях и выступах его вдруг оказавшегося очень сложным внутреннего мира в процессе каждодневного его просачивания и продавливания через мир внешний. Чем более мир внешний благополучен, тем более объекты переживаний у человека сдвигаются внутрь.

Поэтому и художественная литература, которая тщится остаться человековедением, но в то же время уже лишена или уже почти лишена архаических функций, в своих стараниях достигнуть резонанса с душой потребителя тоже сдвигается внутрь индивидуума. Мало того, в стремлении остаться интересной и захватывающей - а следовательно, и покупаемой - она стремится опередить потребителя в его погружении в себя. Она накручивает тонкости и сложности на, что называется, пустом месте. Она прорывается в подсознание, в извращения. С точки зрения поэта, который больше, чем поэт, она только и знает, что бесится с жиру и лезет во всевозможную грязь.

Потому что у нее не осталось иного объекта. Не осталось иной функции, кроме как расковыривать подноготную всех желаний, черт характера, поступков - опускаясь насколько возможно глубже, вплоть до физиологии, вплоть до того предела, за которым начинаются темные, клубящиеся бездны, невыразимые словами. И переживания, индуцируемые такими текстами, сродни переживаниям пациента в кабинете психотерапевта. Сначала - тревога от первых прикосновений, потом - страх, отвращение, отчаяние, когда болезненный узел нащупан, и наконец - облегчение, катарсис: узел вскрыт, назван, разъяснен, разрублен...

Из коллективного агитатора и пропагандиста литература становится коллективным психоаналитиком. Но отнюдь не для того, чтобы лечить. За лечение как таковое деньги получают врачи. Литература получает деньги за то, что заставляет потребителя ощущать сладкую боль мимолетного понимания себя.

Есть и другая грандиозная группа переживаний, не менее важных, чем переживания углубляющие и усугубляющие. Это отвлекающие, развлекающие, экранирующие от реальности переживания. Они не дают людям сходить с ума, зацикливаясь на болячках реальности. Ведь даже в благополучном обществе - а подчас в благополучном обществе тем более - человек, каждочасно сосредоточенный на своих проблемах и болячках очень быстро слетает с катушек. Когда человек еще, так сказать, практически здоров, но уже мрачноват, занудноват, ни о чем, кроме собственных невзгод, разговаривать не может, что первым делом прописывают спокон веку врачи? Перемену обстановки. Смену впечатлений. Но прогуляться на Гавайи - Багамы не вдруг решишься. А если есть возможность отвлечься на час-другой ежевечерне, глядишь, и вовсе не придется тратить честно наворованные миллионы на поездку к морю.

Индуцированием экранирующих переживаний занимается развлекательная литература.

Здесь успех - а, следовательно, и коммерческий успех - достигается прямо противоположным образом: как можно большим уходом от действительности. Уход может достигаться по разному: от юмора и гротеска через детектив, фантастику, абсурд к каким-нибудь психоделическим изыскам. Но суть одна - максимально условный, подчас сам по себе парадоксальный фон, упрощенный или, во всяком случае, резко сдвинутый по какой-нибудь из фаз язык и максимально усложненный, насыщенный до предела скачками и курбетами событий сюжет. Чем легче проглатывается такой текст, тем основательнее он вытесняет из сознания потребителя реальность с ее сложностями и неприятностями. Чем интенсивнее индуцируемые переживания по условным, игровым поводам, тем сильнее эмоциональный резонанс текста с неизбывным желанием любого индивидуума снова, как в детстве, быть способным на любой подвиг, простым, смелым, цельным, безукоризненным, напрочь лишенным вообще всякого подсознания.

Ясно, что подобное чисто художественное функционирование в обеих своих ипостасях выглядит малопрельстительным для большинства российских писателей. Представление о почти космической роли литературы вошло в кровь и плоть культуры. Сеятелю Разумного, Доброго и Вечного переквалифицироваться в сортировщика ли грязного белья, в массовика ли затейника одинаково тошно. Да и читатель, вспаханный и засеянный Достоевским, Толстым да Солженициным, по-прежнему ждет от серьезной литературы не столько виртуозно-воровского, как сейфы вскрывают пилочками профессионалы, вскрытия тайников своей души, не столько бесконечной корриды, на которой в роли быка выступает его собственный микрокосм, сколько литургического прорастания во всем народе своем, во всем человечестве, а то и - чего нам, беспортошным, мелочиться - в Боге...

---

Писатели? Какме писатели? про заек?
думается, сейчас больший общественный резонанс вызвал бы примерно такой же президентский Указ в отношении Аллы Борисовны или там Бори Моисеева - вот народ бы волновался, обсуждал.

Целая куча но

Ничего не говорится про то что ритм жизни меняется.

Сравнить ленивую наполненную картами и собаками жизнь дворянина прошлого века и современную напряженную жизнь где главное - время - деньги

+ возросшую напряженность умственной жизни

Когда особо читать?. Вечером с уставшей за день головой?

Легче DVD поставить и не париться

Кстати насчет обеспеченности - дворяне не жаловались на бедность а книги почему то охотно читали и фантастики тогда не было

Ничего не говорится что практически литературы (как и кино) две

Одна ширпотреб a la Stephen King, другая серьезная расчитанная для других людей и пути у них разные

Мужики, вас совсем не в ту степь понесло...
Такое ощущение, что даже цитаты из рыбаковской статьи никто не читал.

А Зощенко это к чему ближе, Донцовой или Кингу?
Или взять к примеру Пушкина. Заумное чтиво для высоколобых?

"Русская литература, насколько можно судить по переводам, после первых лет революции пришла в заметный упадок, хотя отдельные ее поэтические произведения, очевидно, лучше прозаических. Русских романов, заслуживающих серьезного к себе отношения, за последние пятнадцать лет появилось в переводах считанное число, а может быть, и вообще не появилось. В Западной Европе и в Америке большие отряды литературной интеллигенции либо прошли через членство в коммунистической партии, либо горячо ее поддерживали, однако это массовое левое движение породило удивительно мало книг, которые стоит прочесть. С другой стороны, и правоверный католицизм, похоже, крепко порушил определенные литературные жанры, в первую очередь роман. Много ли наберется за три столетия добрых католиков, которые в то же время были и хорошими романистами? Просто есть вещи, со славословием несовместимые, и тирания — одна из них. Не написано ни единой хорошей книги во славу инквизиции. Поэзия может уцелеть в тоталитарные времена; некоторым искусствам или полуискусствам типа архитектуры тирания могла бы даже пойти на пользу; но прозаику остается единственный выбор — между молчанием и смертью. Проза, какой мы ее знаем, — это дитя разума, протестантской эпохи, независимой индивидуальности. А умерщвление свободы мысли парализует журналиста, социолога, историка, романиста, критика и поэта — именно в такой последовательности. Не исключено, что в будущем возникнет литература нового типа, которая сумеет обходиться без личных чувств и честного изучения жизни, но в настоящее время ничего подобного невозможно представить. Куда вероятнее, что, если либеральной культуре, в условиях которой мы существуем с эпохи Возрождения, придет конец, то вместе с ней погибнет и художественная литература." (с)

В общем-то это скорее показатель невежественности Оруэлла

> Русских романов, заслуживающих серьезного к себе отношения, за последние пятнадцать лет появилось в переводах считанное число, а может быть, и вообще не появилось.

- ну чем не образец?

Сравни

Почти в тему Сравнительно верное мнение

---

Когда литератор ответил, что он писатель, бабушка искренне удивилась. В первую очередь удивилась молодости данного персонажа. Дело в том, что в США молодых писателей, которые могут себе позволить дорогостоящие поездки в Африку, просто нет. Невозможно заработать писательством столько денег, и это известно всем. Почему? Да потому что в нормальном капиталистическом обществе этот самый писатель никому на хер не нужен. Ни он сам, ни его книги. Это в тоталитарном СССР населению внушали, что писатель - властитель дум, что это всегда Личность, что вклад его в культуру - неизмерим, что писателя надо уважать, что ему надо платить деньги, что для него надо создать союз писателей, что ему надо выдать государственную дачу, что ему надо предоставлять бесплатный пансионат на берегу моря - для вдохновения при написании книг, что его надо бесплатно лечить и при этом жёстко пеарить писательские достижения. Советский пиетет к писателю - продукт сугубого тоталитаризма, в демократическом обществе такое невозможно в принципе.

На бездуховном западе писатель на хер никому не нужен - ни молодой, ни пожилой. Ибо даже конченому дураку очевидно, что главная ценность - это не книжки, а деньги. И что слушать надо того, кто много зарабатывает, а не какого-то никчёмного писаку. И книги надо читать "Как заработать миллион", а не какой-то бессмысленный бред. И что культура - это чистота в общественных туалетах и на улицах, поезда по расписанию и окружающие тебя повсюду лицемерные улыбки. А постоянное чтение никчёмных книжонок - это психическое расстройство, а не культура.

---

уж не знал в какую тему запостить в "Фантастике" или в "Искусстве" поэтому кину пожалуй тут:

"Фантасты не любят, когда ругаются матом. Ибо там все доны Руматы." (с) Горчев

Лем:

"На Западе нет ничего страшнее романа с интеллектуальным содержанием. Дьявол святой воды боится меньше, чем эти люди страшатся мыслить! Издатели - это люди, которые, в общем, не понимают ничего в литературе. Потому они полагают, что такие тексты не нужны. Они ждут откровения и верят в миф о бестселлере. Интереснее всего то, что они не могут отличить потенциальные бестселлеры от книг, которые вовсе не будут продаваться. Тем самым, они напоминают торговцев хлопком, которые не способны отличить хлопок от перьев. Не стану утверждать, что так происходит во всех случаях, но это относится к немалому числу издателей."