Николай II и его эпоха

В 1916 г было назначено совещание по выработке правил об управлении секвестрованными предприятиями. Я перед тем полтора года был председателем правительственного правления секвестрованного Путиловского завода. Поэтому морской министр И.К. Григорович назначил меня и юрисконсульта морского министерства Квашнина-Самарина в это междуведомственное совещание, бывшее под председательством тайного советника Сибилева.

Во всех случаях я был диаметрально противоположного мнения с тайным советником Квашниным-Самариным, который ссылался на кодекс Юстиниана, на Гуго Греция, на испанское законодательство и т.п. Я же ссылался на практику управления Путиловским заводом и на Устав торговый. Заседаний было больше десяти.

Наконец, было назначено последнее заседание. Квашнин-Самарин к этому заседанию подготовил длинную записку, с которой меня предварительно не ознакомил, да не ознакомил ни товарища морского министра, ни морского министра, и прочел се как будто это было мнение морского министерства. В этой записке он по-прежнему ссылался на кодекс Юстиниана, Гуго Греция и пр. Я попросил тогда слово и сказал.

---

Прочтенная записка отнюдь не представляет мнения морского министерства, а есть измышление тайного советника Квашнина-Самарина. Я могу по поводу этой записки привести лишь известный горбуновский анекдот: "В Кунавине (в Нижнем Новгороде) в каждом доме было по два дома терпимости. Один в нижнем этаже, другой --- в верхнем. Как-то одна из обитательниц лежала на кушетке у открытого окна в самой неприличной позе, в костюме прародительницы Евы. Шедший мимо маляр взял да и мазнул кистью, где следовало или не следовало. Гвалт, крик, городовой. Затем дело разбирается у мирового. Мировой затрудняется под какую статью подвести. Письмоводитель шепчет ему: "Подведите под статью о загрязнении мест общественного удовольствия"".

Если так законы толковать, то и секвестр Путиловских заводов можно подвести под кодекс Юстиниана.

Квашнин-Самарин побежал к товарищу морского министра на меня жаловаться. На другой день получаю записочку. Товарищ министра приглашает меня пожаловать в 11 ч утра в его кабинет, форма одежды --- сюртук при кортике. Являюсь. Мне через весь большой кабинет адмирал Муравьев кричит:

---

Вы опять наскандалили? Какой вы там анекдот рассказывали?

Я повторил то, что рассказывал, а затем добавил:

---

Квашнин-Самарин три дня тому назад проиграл дело в три миллиона. А через несколько дней будет дело о семи миллионах, он это дело тоже проиграет. Так и доложите министру.

На следующий же день Квашнин-Самарин был назначен в сенат. На его место назначили Книппера, который семимиллионное дело и выиграл.

Таким образом вовремя рассказанный горбуновский анекдот сохранил морскому министерству семь миллионов рублей, т.е. целый крейсер в 6000 т.

 

Император Александр III в Финляндии превращался в рыбака – дом-музей Лангинкоски вновь открыт для посетителей

Летний сезон открылся в рыбацкой избе императора Александра III. Почти половина посетителей дома-музея Лангинкоски – россияне. //  yle.fi

 

Изба была спроектирована тремя финскими архитекторами, построена финскими плотниками и вся меблировка, вплоть до столового серебра, была произведена в Финляндии. Здесь императорская чета могла по-настоящему расслабиться: Александр III ловил рыбу и колол дрова, а Мария Федоровна варила рыбный суп.

– Летом он любил ходить на паруснике, и почти каждый раз они заезжали сюда. Александр со своей семьей наслаждались летними днями в Лангинкоски на протяжении шести лет, – рассказывает интендант и экскурсовод музея Ханну Сааринен.

Лосось для императорской семьи ловили в Лангинкоски

Порог всегда славился хорошими рыбными местами. Местную рыбу регулярно поставляли на императорский стол.

– Рыбы здесь ловилось очень много. Например, в 1888 году рыбаки за сезон подняли с порога Лангинкоски 662 крупных рыбины лосося и 4000 сига. Так что, вся Романовская семья была обеспечена рыбой, – говорит гид Галина Вангонен.

Самого большого лосося поймали в 1896 году – вес рыбы составил 35,6 кг.

Во время Первой мировой войны, согласно желанию императрицы, в доме располагался санаторий для раненых солдат.

После того, как Финляндия обрела независимость, здание начало медленно разрушаться и часть вещей была вывезена. Однако уже в 1933 году изба была превращена в музей.

– Кровати и стулья, принадлежащие императорской чете, были после войн найдены в летней резиденции президента Финляндии «Култаранта», где они использовались для размещения гостей, – говорит Ханну Сааринен.

Сначала их не хотели отдавать обратно, но в 1956 году мебель наконец-то была поставлена на свое первоначальное место.

Ежегодно дом-музей посещает около 13 500 человек, из которых более 40 % – россияне. Музей открыт с начала мая до конца сентября.

Российские императоры любили проводить летние дни в Великом княжестве Финляндском. Следы их роскошной жизни видны, например, в Виролахти, где на своей яхте плавал Николай II. Там у его семьи был даже свой небольшой парк аттракционов.

 

В Госархиве подтвердили подлинность пикантного отрывка мемуаров Кшесинской о Николае II

// В Госархиве подтвердили подлинность отрывка мемуаров Кшесинской о беременности от Николая II

В Императорском доме прокомментировали запись Кшесинской о беременности от Николая II

// В Императорском доме прокомментировали запись Кшесинской о беременности от Николая II

В торжественные дни обедню служили в церкви Большого Екатерининского дворца в Царском Селе. Дети стояли со мной на хорах. В день рождения государя, 6 мая, я приехала с девочками во дворец. Государя ещё не было, и до его прихода служба не начиналась. Внизу, в церкви, собрались высокопоставленные лица, генералитет и придворные. Посмотрев на Ольгу Николаевну, я заметила, что она хмурится и выражает признаки неудовольствия.
«Что с вами, Ольга?» – спросила я.
«Я возмущаюсь, что все эти господа громко разговаривают в церкви, один только Пётр Аркадьевич Столыпин да вот этот батюшка стоят как должно», – ответила она.
Я взглянула вниз. «Этот батюшка епископ Арсений Новгородский», – сказала я.
«Так отчего же он их не остановит?»
– «Он не считает себя хозяином этой церкви, это дело настоятеля, протопресвитера Благовещенского», – пояснила я.
Ольгу Николаевну это не удовлетворило: «Батюшка Благовещенский сейчас в алтаре совершает проскомидию, к тому же он старенький и глухой. Это не потому, Софья Ивановна, он просто боится. А когда придет папа, все сразу замолчат. А кто выше? Бог или папа? Ведь митрополит Филипп не боялся говорить правду самому Иоанну Грозному».

 

В ставке Верховного Главнокомандующего

Предлагаемая читателю книга содержит воспоминания контр-адмирала А.Д. Бубнова и полковника Генерального штаба В.М. Пронина о Ставке Верховного Главнокомандующего государя императора Николая II в годы Первой мировой войны и революции. Авторы... //  www.labirint.ru

 

Своим назначением в Ставку или, точнее говоря, в состав морского управления Штаба Верховного Главнокомандующего я был обязан тому, что в течение нескольких лет служил в Морском Генеральном Штабе и занимал кафедру «общей тактики» в Николаевской Морской Академии.

Назначение это застало меня в Кронштадте, на крейсере «Диана», откуда я тотчас же выехал в Петербург, где Ставка формировалась.

В Петербурге мною было получено приказание обзавестись походным обмундированием защитного цвета и выбрать себе верховую лошадь в эскадроне Академии Генерального Штаба. Последнее меня немало озадачило, так как, хотя мы, моряки, искони отличались неудержимым влечением к верховой езде, я всё же далеко не был уверен, что не ударю лицом в грязь, следуя на коне в свите такого выдающегося кавалериста, каким был великий князь. Из этого затруднительного положения вывел меня командир эскадрона, дав мне такого старого и мудрого коня, который, по его словам, «из чувства собственного достоинства меня ни в коем случае не сконфузит».

Однако, как оказалось, условия ведения войны настолько изменились, что Штабу Верховного Главнокомандующего ни разу не пришлось садиться на коней; но всё же верховые прогулки являлись для многих офицеров Штаба единственным отдохновением от напряженной работы, и в этом отношении мой мудрый конь сослужил мне во время войны хорошую службу.

Этот незначительный сам по себе случай показывает, как в военных кругах перед 1-й мировой войной несовершенно было представление о ее ведении в современных условиях.

 

В пути наш поезд обогнал поезд великого князя, который задержался для совещания с Главнокомандующим Северо-Западного фронта генералом Жилинским, и мы прибыли на станцию Барановичи раньше его.
Всем нам было предложено выйти из вагонов и построиться на платформе вокзала для встречи великого князя. Здесь же должно было состояться представление чинов штаба великому князю: мы сами, выйдя из вагонов, впервые познакомились со многими будущими сослуживцами, которых раньше не знали.

В ожидании великого князя образовались на платформе группы оживленно разговаривавших офицеров. Настроение было бодрое и приподнятое: 1-я армия только что с боем перешла немецкую границу и успешно продвигалась вперед, а начавшееся наступление в Галиции сулило нам победу. Обсуждался вопрос о продолжительности войны, и тех, кто осторожно определял ее в 6 месяцев, считали отъявленными пессимистами.

Еще одно доказательство того, сколь ошибочно было, даже в руководящих военных кругах, представление о современных условиях войны.

 

Иногда в Ставку приезжал Государь со своей свитой и некоторыми министрами.
Эти приезды всегда вносили тревожное настроение в жизнь Ставки, ибо они в большинстве случаев были вызваны решением каких-либо исключительно важных для ведения войны вопросов.

Зная умонастроение Государя и некоторых его министров, мы всегда беспокоились за исход этих совещаний, опасаясь последствий столкновения взглядов между великим князем и окружением Государя.

С тревогой смотрели мы на медленно проходивший в Ставку мимо нас царский поезд, за которым как бы тянулась струя гнетущей атмосферы, окружавшей престол и известные столичные круги, и облегченно вздыхали, когда царский поезд покидал Ставку.

 

Но, стоя во главе вооруженных сил России, он, к сожалению, не был — как уже в предисловии мною сказано — свободен в своих решениях. Он должен был считаться с Государем, который со своим правительством распоряжался судьбами государства.

Хотя великий князь и считал, что многие действия правительства могут иметь отрицательное влияние на ход войны, хотя он и отдавал себе ясный отчет в пагубном влиянии на Государя его супруги и распутинской камарильи, однако из-за верноподданнических чувств не считал себя в праве вмешиваться в категорической форме в верховное управление страной и в семейную жизнь Государя.

Несомненно, при приездах Государя в Ставку великий князь в своих разговорах с ним с глазу на глаз предостерегал его об этом. Но, зная чувства и идеологию великого князя, можно с уверенностью сказать, что если он и излагал свои мнения в свойственном ему решительном тоне, то во всяком случае никогда не придавал им характера угрозы, которую ему приписывала народная молва, твердившая, что он требовал заточения Государыни в монастырь.

Однако предостережения великого князя не только не достигали цели, но имели в некотором отношении даже отрицательное действие.

Государь, конечно, ставил о них в известность свою супругу, под чьим безграничным влиянием он находился, и этим еще больше усугублялась ее ненависть к великому князю. Государыня издавна не любила великого князя потому, что видела в нем волевую личность и что до нее доходили слухи о его огромной популярности, которую она считала опасной для престола. Эту мысль она внушала Государю с самого начала войны, и разговоры великого князя с Государем заставляли ее еще более усилить свое воздействие на Государя, что в конце концов и привело к смене великого князя.

 

Презрение великого князя к Распутину было также известно Государыне.

Его якобы ответ на попытку Распутина приехать в Ставку для «благословения войск»: «Приезжай — повешу», был слишком распространен народной молвой и был встречен таким всеобщим энтузиазмом, что не мог, конечно, не дойти до Государыни. Однако вряд ли великий князь мог привести такую угрозу в исполнение, ибо никогда не решился бы нанести такой явный удар престижу царской семьи, и так уже поколебленному Распутиным.

Но энтузиазм, с которым по всей России была встречена эта легенда, как нельзя более ярко выражает глубину той духовной трагедии, которую переживала страна, вступая в гигантскую борьбу, благоприятный исход которой мог быть достигнут лишь при условии единодушного устремления всех сил народа исключительно на борьбу с грозным внешним врагом.

 

При дворе Николая II. Воспоминания наставника цесаревича Алексея. 1905-1918 – Пьер Жильяр

Пьер Жильяр был наставником цесаревича Алексея, сына Николая II. Бесстрашный француз добровольно отправился с опальной царской семьей в Сибирь и старался чем мог скрасить пребывание в заточении царя, царицы и их детей. Жильяр… //  www.litres.ru

 

Наконец 12 августа 1904 года, в самый разгар Русско-японской войны, царица родила долгожданного сына. Радость родителей не знала границ. Казалось, все печали остались позади и перед ними открылась дорога к счастью.

Увы! Передышка была недолгой, за ней последовали новые несчастья. Сначала бойня в январе у Зимнего дворца, память о которой преследовала их до самого конца; затем заключение позорного мира с Японией. В эти тяжелые дни единственным утешением был их горячо любимый сын, но – опять увы! – скоро выяснилось, что он болен гемофилией. С этого момента жизнь матери превратилась в мучительную агонию. Она знала, что это за страшная болезнь: от нее умерли ее дядя, один из братьев и двое племянников. С детства она слышала об этой ужасной болезни, против которой люди бессильны. Теперь ею был болен ее единственный обожаемый сын. Смерть следовала за ним по пятам, готовая поймать в свои когтистые лапы. Но она должна бороться! Она должна любой ценой спасти его! Невозможно, чтобы наука оказалась бессильной! Должен быть способ спасти его, и он должен быть найден! Доктора, хирурги – за советом обращались ко всем, но каждый раз лечение оказывалось бесполезным.

Когда несчастная мать поняла, что люди бессильны ей помочь, она обратилась к Богу. Только Он мог сотворить чудо! Поэтому она должна заслужить Его вмешательство. Она и по натуре-то была набожна, а теперь окунулась в православие со всем пылом и решимостью.

Жизнь при дворе сделалась строгой, если не сказать – суровой. Праздники устраивались редко, число публичных мероприятий, на которых должна была появляться царская чета, свели к минимуму. Семья постепенно стала жить в изоляции от двора, в своей скорлупе...

Проходили месяцы, долгожданное чудо не совершалось, а безжалостные приступы болезни следовали один за другим. Молитвы не приносили спасения. Последняя надежда рушилась. Бесконечное отчаяние наполняло сердце царицы. Казалось, весь мир ополчился на нее.

Именно тогда возле нее появился простой сибирский крестьянин Распутин и сказал: «Верь в силу моих молитв, верь в мою помощь, и сын твой будет жить!»

Мать уцепилась за надежду, которую он дал ей, как тонущий хватается за протянутую руку, она поверила в него всем сердцем. Кстати, она долгое время была убеждена, что спаситель России и народа из народа же и придет. Она решила, что этот мужик послан Богом, чтобы спасти того, кто был надеждой всей нации. Сила ее веры довершила остальное, и путем простейшего самовнушения, которому способствовали некоторые совпадения, она убедила себя, что жизнь ее сына находится в руках этого человека.

Распутин отлично понял душевное состояние отчаявшейся матери, надломленной неравной борьбой и, казалось, исчерпавшей лимит человеческого страдания. Он знал, как наилучшим способом воспользоваться этим, и с дьявольской изобретательностью сумел соединить собственную жизнь (по крайней мере, в представлении императрицы) с жизнью этого ребенка.

Эту власть Распутина над царицей невозможно понять, если не знать, какую роль в религиозной жизни православного мира играют подобные люди – не священники и не монахи (хотя иногда Распутина ошибочно называют монахом), но так называемые странники или старцы.

...Влияние этих людей, которые существуют как неофициальное духовенство, все еще весьма значительно в России. В провинции оно подчас даже сильнее, чем влияние монахов и священников.

Обращение царицы в православие было актом подлинной веры. Православие полностью отвечало ее духовным потребностям, а ее воображение, должно быть, поразили архаичные и в чем-то наивные обряды. Она приняла православие со всей страстью неофита. В ее глазах Распутин обладал святостью и достоинством настоящего старца.

Такова была природа чувств, которые царица испытывала к Распутину, – чувств, столь в извращенном виде преподносимых общественности.

Судьбе было угодно, чтобы тот, кто нес на себе печать святости, оказался подлым и низким созданием и чтобы, как мы увидим ниже, пагубное влияние этого человека стало одной из главных причин событий, приведших к смерти людей, которые считали его своим спасителем.

...

Мы видим, как Распутин играл на отчаянии царицы и сумел связать неразрывными узами свою жизнь с жизнью цесаревича, а также обрести власть над его матерью. Казалось, что каждое его появление приносит мальчику облегчение, что усиливало его вес и укрепляло веру в его силы.

Однако через некоторое время неожиданно свалившаяся слава вскружила Распутину голову. Он решил, что его положение достаточно прочно, забыл об осторожности и вернулся к скандальному образу жизни. Однако делал он это так искусно, что долгое время о его частной жизни ничего не было известно. Лишь постепенно просочились слухи о его оргиях.

Сначала против «старца» возвышали свой голос немногие, но скоро их стало больше, а голоса их зазвучали громче и увереннее. Первой разоблачить самозванца попыталась госпожа Тютчева, наставница великих княжон. Ее попытки разбились о слепую веру царицы. Среди обвинений, которые она выдвигала против Распутина, были и такие, которые она в своем негодовании не потрудилась проверить, и их недостоверность была для царицы очевидной. Понимая свое бессилие и предполагая, что скоро лишится должности, она тем не менее попросила, чтобы Распутина не пускали на этаж, где жили дети.

Вмешался царь, и ее величество уступила. Не потому, что ее вера ослабела, но только ради спокойствия и в интересах человека, который, по ее мнению, был ослеплен собственной страстью и верой.

Хотя в то время я был всего лишь одним из преподавателей великих княжон – это было зимой 1910 года, – Тютчева сама рассказала мне об этом споре и его последствиях.

Должен признаться, что в то время я был далек от веры во все рассказы о Распутине.

В марте 1911 года враждебность к Распутину приобрела невероятные размеры, и «старец» счел за благо исчезнуть на какое-то время и дать буре успокоиться. Он отправился в паломничество в Иерусалим.

По возвращении в Санкт-Петербург осенью того же года он понял, что о нем вовсе не забыли, и ему пришлось отражать атаки со стороны бывшего покровителя епископа Гермогена, который грозил ему страшными карами и вырвал обещание держаться подальше от двора, поскольку само его присутствие компрометировало императора и императрицу.

Не успел он уйти от епископа, который в своем гневе поднял на него руку, как сразу же бросился к своей влиятельной покровительнице госпоже Вырубовой, близкой подруге царицы. В результате епископ был сослан в монастырь.

Столь же тщетными оказались усилия архимандрита Феофана, который не мог простить себе, что в какой-то степени способствовал возвышению Распутина, ручаясь перед царем и царицей за его нравственность. Он, как мог, пытался теперь показать его истинное лицо, но эти усилия привели лишь к удалению самого Феофана от двора.

Распутин сумел выставить двух епископов низкими интриганами, которые якобы хотели использовать его как инструмент для достижения своих целей, а когда из этого ничего не вышло, попытались уничтожить его.

«Простой сибирский крестьянин» стал серьезным противником, в котором полное отсутствие моральных принципов «удачно» сочеталось с необыкновенными способностями к интригам. Обладая собственными осведомителями, имея своих людей при дворе и в правительстве, при появлении нового врага он сразу же начинал хитроумно заманивать того в ловушку, вынуждая нанести первый удар.

Под видом предсказаний он сообщал, что скоро станет объектом нового нападения. При этом он был достаточно умен, чтобы прямо не называть своих врагов. Поэтому, когда наступал момент атаки, рука, наносящая удар, была уже не столь сильной и точной. «Старец» даже часто выступал в защиту тех, кто нападал на него, с показным смирением заявляя, что эти испытания необходимы для развития его души.

Был и еще один фактор, способствовавший тому, что царь и царица слепо верили ему до самого конца: они привыкли, что все, кого они удостаивали особым вниманием, оказывались в центре интриг и скандалов. Они знали, что одно их покровительство уже делало людей объектами зависти и злобы. В результате – они были убеждены, что их благосклонность к этому странному мужику непременно вызовет шквал ненависти и ревности и сделает его жертвой ужасных интриг.

Однако скандал разразился там, где его не ждали: в среде священнослужителей. О нем говорили в политических и дипломатических кругах, о нем даже упоминали в своих выступлениях депутаты Думы.

Весной 1912 года граф Коковцов, тогда премьер-министр, решил обсудить этот вопрос с царем. Дело было крайне деликатное, поскольку влияние Распутина в особенной степени распространялось на церковь и царскую семью. Это были именно те сферы, в которых царь не допускал вмешательства министров.

Граф не сумел ни в чем убедить царя, но тот все же понял, что необходимо сделать некоторые уступки общественному мнению. Вскоре после отъезда их величеств в Крым Распутин покинул Санкт-Петербург и растворился в просторах Сибири.

Однако его влияние было такого рода, что даже расстояние не было ему помехой. Напротив, его вес в глазах царя и царицы лишь увеличился.
Как и раньше, между ним и царской семьей шла оживленная переписка (через госпожу Вырубову).

Отсутствующий Распутин был даже влиятельнее, чем Распутин во плоти. Его психологическое влияние было основано на глубокой вере, поскольку нет предела самообману тех, кто готов верить любой ценой. Вся история человечества служит тому доказательством. Однако сколько страданий и несчастий принесла эта трагическая слепота!

 

Четверг, 20 августа {1914 года}.

Каждое утро мы с Алексеем выезжаем на машине на прогулку. Как правило, мы едем на Воробьевы горы, откуда открывается потрясающий вид на долину реки Москвы и на город царей. Именно отсюда Наполеон смотрел на Москву, перед тем как войти в город. Вид действительно восхитительный. Внизу, у подножия холма, расположен Новодевичий монастырь, со своей укрепленной стеной и шестнадцатью мощными башнями. Чуть далее виден священный город с его 450 церквями, дворцами, парками, монастырями, золочеными куполами и бесчисленными крышами самых причудливых цветов и форм.

Когда утром мы возвращались с нашей обычной прогулки, толпа была столь плотной, что шофер был вынужден остановиться в одном из узких переулков Якиманки. В основном толпа состояла из простонародья и крестьян, которые приехали в город за покупками или в надежде увидеть царя. Не успели мы остановиться, как толпа взревела в одном порыве: „Наследник!.. Наследник!..“ Толпа надвинулась на нас, окружила со всех сторон, и мы, можно сказать, оказались пленниками этих мужиков, рабочих, приказчиков и мелких купцов, которые толкались, кричали, отчаянно жестикулировали и вообще вели себя как одержимые, пытаясь получше разглядеть цесаревича. Постепенно некоторые женщины и дети осмелели, влезли на подножку машины и стали просовывать руки внутрь. Когда кому-то из них удавалось дотянуться до мальчика, они торжествующе кричали: „Я дотронулся до него… Я дотронулся до наследника!..“

Алексей Николаевич, напуганный этим проявлением слепого обожания, сидел в глубине машины. Он был бледен и несколько озадачен этой неожиданной встречей со своими будущими подданными. Их любовь к нему начинала принимать экстравагантные формы, которые были ему в диковину. Он немного успокоился, когда увидел добрые улыбки окружавших его людей, но все равно его смущало то, что он неожиданно для себя оказался в центре внимания и не знал, что делать и говорить.

Я уже лихорадочно думал (не без доли тревоги), чем все это может закончиться. Дело в том, что поскольку ни время, ни маршрут поездки нельзя было знать заранее, то полиция ничем не могла нам помочь. Я начал опасаться, что мы можем столкнуться с каким-нибудь неприятным инцидентом.

К моему глубокому облегчению, откуда-то появились двое городовых – они были огромного роста, свистели в свои свистки и что-то кричали. Толпа сразу же успокоилась – это была беспрекословная и не задающая лишних вопросов покорность русского мужика. Толпа отхлынула и выпустила нас из своего кольца. Затем я велел Деревенко, который следовал в другой машине, ехать вперед, и так нам удалось вырваться на простор.