Февральская революция

Владимир Оболенский (князь, не корнет, депутат Первой Думы, подписант Выборгского воззвания, политзаключённый царских тюрем, и т.п.)
Моя жизнь
Мои современники

Ссылка запрещена по требованию [показать]

---

Глава 25
Государственный переворот

Распоряжение министра земледелия Риттиха об ограничении выпечки хлеба. Продовольственный бунт и попытки его усмирения. Заседание Государственной Думы 25 февраля. На Невском 26 февраля. Завтрак у Демьянова с Керенским. Стрельба на Марсовом поле. Керенский опасается, что его арестуют. Мое пешее путешествие в Думу 27 февраля. Смена впечатлений на улицах Петербурга. В центре восстания. Государственная Дума в нерешительности. В Думе распоряжаются случайные люди. Появление Исполнительного комитета Совета рабочих депутатов. Образование Комитета Государственной Думы. На бестолковом заседании Военно-промышленного комитета. Возвращение домой после первого дня революции.


Вспыхнувшая в конце февраля 1917 года революция не была неожиданностью. Она казалась неизбежной. Но никто не представлял себе — как именно она произойдет и что послужит поводом для нее. Да и теперь многие забыли то, что дало толчок к революционному взрыву в Петербурге, и я считаю нелишним напомнить об обстоятельствах, предшествовавших петербургскому продовольственному и военному бунту.

Крупные исторические события всегда имеют глубокие причины, но именно поэтому часто возникают по совершенно случайным и малозначительным поводам. Так было и в России в 1917 году.

Революция началась с бунта продовольственных «хвостов», а этот бунт вспыхнул потому, что министр земледелия Риттих, заведовавший продовольствием Петербурга, испугавшись уменьшения подвоза хлеба в столицу, отдал распоряжение отпускать пекарям муку в ограниченном размере, по расчету 1 фунт печеного хлеба в день на человека. Ввиду сокращения хлебных запасов эта мера была вполне разумной, но лишь при одновременном введении системы хлебных карточек. Это обстоятельство, однако, Риттих упустил из виду. И вот у булочных образовались хлебные хвосты, в которых всякий старался забирать себе возможно больше хлеба. Когда же очередь доходила до середины хвоста, весь запас хлеба оказывался исчерпанным. В привилегированное положение попали более зажиточные слои населения, имевшие прислугу или незанятых членов семьи, которые могли спозаранку дежурить в хвостах. А семьи рабочих, в особенности же семьи взятых на войну солдат, жены которых работали на фабриках, не имели возможности тратить много времени на стояние в хвостах и оказывались лишенными хлеба.

Несколько дней нарастало недовольство обделенных, ропот в хвостах усиливался, и наконец начались бесчинства: женщины и дети, стоявшие в хвостах, стали громить булочные и пекарни, а затем толпы их с криками: «хлеба, хлеба!» — пошли по улицам Петербурга. Женский бунт был поддержан заводскими рабочими, объявившими забастовку: Уличные толпы увеличились. Они мешали движению, задерживая трамваи и опрокидывая их. Тогда забастовали и рабочие трамвайных парков. Весь этот свободный люд бродил по улицам без дела и в озлобленном настроении. Стали устраиваться летучие митинги, на которых революционеры, главным образом большевики, выступали с речами. В толпе появились красные флаги и плакаты с лозунгами — «долой войну» и «долой самодержавие». Наконец произошло несколько стычек толпы с полицией, не пускавшей манифестантов на Невский.

В Петербурге создалось очень тревожное настроение, в особенности среди депутатов Государственной Думы, хорошо понимавших причину возникновения продовольственных бунтов. Но никому еще не приходило в голову, что началась революция, ожидавшаяся всеми, одними со страхом, другими — с надеждой.

В субботу 25 февраля я был вызван повесткой на заседание ЦК, назначенное перед заседанием Думы в Таврическом дворце. На нем было принято решение срочно потребовать от правительства передачи всего продовольствия Петербурга городскому самоуправлению.

Потом я присутствовал на заседании Думы, где депутаты разных партий резко осуждали правительство, вызвавшее своими необдуманными мерами продовольственные беспорядки и усмиряющее их стрельбой. От лица правительства выступил бледный и взволнованный Риттих, признавший свою ошибку и изъявивший готовность изменить продовольственную организацию, привлекши к продовольственному делу городскую Думу.

Теперь, вспоминая все это, я допускаю мысль, что если бы Риттих своевременно ввел карточную систему хлебных выдач, то не было бы в Петербурге продовольственного бунта, а следовательно не произошло бы и государственного переворота 27 февраля. Революция отсрочилась бы. А там, через месяц началось бы наступление союзных армий, имевших все шансы на победу. Ибо теперь мы знаем, что немцы в это время дошли до крайнего истощения, а русская армия, благодаря энергичной деятельности общественных организаций, обладала уже большим запасом боевых материалов, нехватавших в начале войны. Победа же над немцами могла предотвратить революцию. Конечно, при господствовавшем тогда в народных массах раздражении против власти мог бы явиться и другой повод для революционного взрыва, но мог бы и не явиться… И тогда вся дальнейшая история России сложилась бы иначе.

В воскресенье, 26 февраля, я был приглашен завтракать к присяжному поверенному А. А. Демьянову, жившему на Бассейной улице. Я жил от него очень далеко — на Александровском проспекте Петербургской стороны, но из-за забастовки трамваев пошел к нему пешком, благо погода стояла прекрасная.

Дойдя до Михайловской площади, я увидел скопление народа на Невском и пошел посмотреть на то, что там происходило. На Невском я оказался в густой толпе, запрудившей тротуары. Это были зрители, смотревшие на шедшую посреди улицы манифестацию. Манифестация была довольно жидкая. Преобладали в ней женщины из продовольственных хвостов и подростки. Но над ней развевалось несколько красных флагов.

Перед зданием городской Думы манифестантов встретил казачий разъезд, старавшийся оттеснить их в боковые улицы. Однако этот маневр казакам не удался. Тогда, по команде офицера, казаки отъехали на некоторое расстояние, выстроились и полным карьером понеслись на толпу. Все вольные и невольные зрители этой сцены замерли в жутком ожидании…

И вдруг — веселое «ура»… Казаки неслись карьером между расступавшейся толпой, весело помахивая в воздухе нагайками, из которых ни одна не опустилась.

Несколько раз повторялся тот же маневр с теми же результатами: казаки мчались через толпу с веселыми, улыбающимися лицами, а толпа расступалась и кричала «ура». Наконец казаков отозвали, а манифестация продолжалась.

Глядя на эту необыкновенную сцену, я, конечно, понимал огромное значение явного неповиновения войсковой части своему начальству, но все же был далек от мысли, что это и есть революция.

Придя к Демьянову, я застал у него двух-трех знакомых, среди которых находился А. Ф. Керенский. Моему рассказу о том, что я видел на Невском, никто не придал особого значения. Все были уверены, что начавшийся в Петербурге бунт будет жестоко подавлен. Говорили о том, что накануне полиция стреляла в толпу, что были убитые и раненые и что прольется еще много крови на улицах Петербурга. Настроение у всех было мрачное.

После завтрака я пошел домой вместе с Керенским, которому тоже нужно было идти на Петербургскую сторону. Мы продолжали беседовать о волновавших нас событиях, учитывая их лишь как печальный симптом общего развала русской жизни во время войны.

Когда мы проходили по Марсову полю, за нами раздались выстрелы. Это войска очищали Невский от манифестантов и преследовали их по боковым улицам. Мимо нас бежали бледные люди, крича: «Бегите, стреляют!»…

Так вот она, кровь, о которой мы говорили…

Троицкий мост был оцеплен солдатами, которые не пропускали прохожих с Петербургской стороны. Керенский остановился в нерешительности:

— Уж не знаю, переходить ли Неву, — сказал он мрачно. — Зайдешь туда, а назад не пустят, Между тем завтра мне необходимо быть в Думе.

— Что вы, Александр Федорович, — возразил я, — предъявите депутатскую карточку, и пропустят.

— Депутатская карточка может не помочь мне, а повредить. Ведь мой арест за последнюю речь принципиально решен. Вопрос лишь в том, как его практически осуществить при моей депутатской неприкосновенности. Если сегодня распустят Думу — завтра, вероятно, меня арестуют… А впрочем, черт с ними, рискну пойти…

Пройдя Троицкий мост, мы расстались… Это был наш последний разговор при старом режиме. На следующий день му встретились в Думе среди бушевавшей революции…

26-го февраля Керенский был уверен в том, что не сегодня-завтра его арестуют, а 27-го февраля он принимал в Таврическом дворце арестованных министров и сановников царского правительства…

В понедельник, 27-го февраля, я вышел из дома в 8 часов утра. Ввиду забастовки трамваев, мне предстояла большая прогулка с Петербургской стороны на Садовую, где помещался беженский отдел Союза городов.

Был чудный ясный морозный день. Выпавший накануне снег покрывал улицы и ослепительно блестел на солнце. Отсутствие трамвайного шума и звонков создавало тишину, которая, вместе с ярким солнцем и белым снегом, успокоительно действовала на нервы, сильно взвинченные событиями предшествующих дней.

Придя на службу, я занялся обычным делом, торопясь его закончить, чтобы к 2-м часам поспеть на ответственное заседание думской фракции к.-д., на котором непременно хотел быть.

Вдруг, в 11 часов, телефонный звонок: муж одной из служащих сообщал ей, что Дума распущена и что против его окон взбунтовавшийся Волынский полк вышел из казарм и выстраивается на улице.

Получив эти ошеломляющие вести, я, не рассуждая, отправился пешком через весь город в Таврический дворец.

Садовая имела самый обычный вид: магазины открыты, на рынке толпа покупателей, разносчики с лотками перекрикивают друг друга… Все как всегда. Прислушиваюсь к разговорам прохожих: говорят о своих домашних делах, шутят, смеются… В этой мирной серой толпе охватившее меня волнение стало проходить, и уже более спокойным шагом я дошел до Невского проспекта.

Но тут сразу же попал в совсем иную обстановку: Невский был пустынен. Редкие прохожие имели тревожный вид, поминутно оглядываясь в сторону Литейной, на углу которой, возле ресторана Палкина, стоял кавалерийский эскадрон.

На Литейной молоденький офицер на красивой гнедой лошади подъезжал к каждому дому и повелительно отдавал дворникам распоряжение: «Затворяй ворота, затворяй ворота!» Какие-то люди метались по тротуарам, стуча в подъезды и умоляя их впустить…

Я ускорил шаги и вскоре оказался среди расставленных пулеметов, на углу Бассейной и Литейной. Они были направлены на Баскову улицу, в глубине которой был виден строй восставших солдат, стоявших перед своими казармами.

Пройдя за пулеметы, я перешел географическую черту, отделявшую город, живший еще в старом режиме, от города, охваченного революцией. После мирной Садовой, тревожно-пустынных Невского и Литейной, на Бассейной я очутился среди возбужденной толпы идущих во всех направлениях людей. То там то сям толпа останавливается и сбивается в кучу. Кто-то влезает на тумбу и произносит речь. Толпа слушает, кричит «ура» и дальше двигается неизвестно зачем, пока еще какой-нибудь оратор не задержит ее потока. Вот несется автомобиль с двумя военными. Выстрел… «Эх, промахнулся зря», — раздается чей-то голос вослед бешено уносящемуся автомобилю…

Прохожу мимо квартиры Милюкова и решаю зайти туда узнать о событиях. А. С. Милюкова отворяет дверь и говорит: «Идите скорее в Думу, она вероятно уже объявила себя Учредительным собранием». Скатываюсь с лестницы и уже почти бегом несусь к Таврическому дворцу.

Вокруг Думы еще не видно скопления народа. Главные ворота заперты. Вхожу в боковую дверь и направляюсь в Екатерининский зал… После уличных митингов, криков толпы и выстрелов здесь кажется необыкновенно тихо. Депутаты с испуганными лицами ходят группами по залу и тихо разговаривают. Подхожу к первому встретившемуся мне знакомому октябристу:

— Что у вас происходит?

Он рассеянно здоровается, уныло машет рукой и сообщает, что идет совещание лидеров, но что решений пока никаких не принято.

Понемногу кулуары Думы заполняются представителями петербургской радикальной и социалистической интеллигенции. Все почти между собой знакомы и сообщают друг другу свежие новости о восстании, к которому присоединяются все новые и новые полки и которое постепенно захватывает все части города.

Все возбуждены, у всех потребность как-то действовать… Но нет никакого руководящего центра. Там, на улицах, бушующие толпы народа и восставшие солдаты без всякого руководства, а здесь — бродящие, как тени, депутаты и их бесконечно совещающиеся лидеры… Революция никем не возглавляется…

Боже, когда же они кончат совещаться!..

Чуть кто-нибудь из думских лидеров покажется в зале, мы все набрасываемся на него: «Ну что, решили что-нибудь? Образовали правительство?» Лидер лавирует среди нас, отвечает уклончиво на вопросы и исчезает за захлопнувшеюся дверью. А мы снова ждем, ждем в тревоге, почти переходящей в отчаяние.

Между тем к зданию Таврического дворца начинают подходить толпы народа, а среди них вооруженные винтовками солдаты и рабочие. Сначала толпа шумит за решеткой, на улице, а затем каким-то образом проникает во двор Думы. Поминутно кто-нибудь оттуда вбегает и вызывает социалистических депутатов — то Скобелева, то Чхеидзе, то Керенского. Они выходят во двор и что-то говорят. Толпа кричит «ура» и на время успокаивается, но затем снова начинает напирать. И снова речи… А власти все нет и нет. Совещаются!..

Я хорошо понимаю, как трудно было Думе, в большинстве своем состоявшей из умеренных и правых депутатов, принять решение об образовании революционной власти. Мы все, собравшиеся в кулуарах Думы, и тогда это понимали. Но от этого понимания становилось еще тревожнее на душе. Ибо кто же, если не Дума, мог взять власть в свои руки и возглавить революцию, с каждой минутой все более и более охватывавшую народные массы и превращавшуюся в хаос анархии, грозящей страшным потоком разлиться по России, которая должна защищать себя от напора внешнего врага.

Инстинктивную потребность власти чувствовали и восставшие солдаты и рабочие, все в большем и большем числе запружавшие двор Таврического дворца. Но терпение толпы начинало иссякать. Все чаще и чаще для ее успокоения выходили социалистические депутаты, призывавшие ее к спокойствию охрипшими голосами.

Наконец, эти уговоры перестали действовать. Люди из толпы постепенно начали проникать в самое здание Думы. Так как распоряжаться в Думе было некому, то мы, случайные люди и отдельные депутаты, принимаемся наводить порядок.

Во дворе раздаются выстрелы, и в Думу кто-то вносит раненого офицера из охраны Таврического дворца… Вот врывается в Думу взвод вооруженных солдат, с пьяным унтер-офицером во главе. «Приказано занять телефоны», — повелительно провозглашает он. Кто-то пытается отговорить его, уверяя, что Дума с народом, но он свирепо вращает глазами и грозит револьвером. В Думе телефонов много, и кому-то приходит в голову, чтобы отделаться от свирепого воина, отдать в его распоряжение три телефона. Он успокаивается, ставит возле них караулы и велит никого к ним не допускать. И в течение всего остального дня у этих телефонов сменялись караулы, неведомо кем и зачем поставленные, что не мешало нам беспрепятственно пользоваться остальными думскими телефонами.

А вот я вижу, как несколько вооруженных винтовками рабочих вводят двух молоденьких прапорщиков. Прапорщики бледны, смотрят дико и испуганно, переводя глаза со своих конвойных на нас. Мы, очевидно, кажемся им страшными и всевластными главарями восстания. «Вот арестовали на водокачке и привели», — говорит мне молодой рабочий. Быстро соображаю, что нужно делать для спасения этих юношей. «Хорошо, — говорю авторитетным тоном, — мы их задерживаем, ступайте». Рабочие с видом исполненного долга удаляются.

— Вы голодны? — спрашиваю прапорщиков.

— Да, очень голодны, с утра ничего не ели, — отвечают чуть слышно, но по их глазам вижу, что начинают успокаиваться. Ведем их в буфет и кормим, а они не могут скрыть своего восторга от тепла и еды, а главное — от того, что спаслись от смертельной опасности.

Улица все больше и больше заполняет Думу. Все мы кого-то принимаем, кого-то для видимости арестуем, кого-то убеждаем уйти, утихомириваем…

В этот момент все возрастающей анархии, в каком-то коридоре, ко мне подходят три неизвестных мне человека:

— Укажите нам, пожалуйста, комнату, которую можно было бы занять.

— А кто вы?

— Исполнительный комитет Совета рабочих депутатов.

Эти слова не имели еще для меня того смысла, который приобрели через несколько дней. Я даже обрадовался, что наконец из происходящей анархии выкристаллизовалось что-то организованное. Я ответил, что не состою депутатом и не могу распоряжаться отводом комнат, но постараюсь посодействовать им.

Как раз в эту минуту мимо нас проходил товарищ председателя Думы, А. И. Коновалов.

— Александр Иванович, — обратился я к нему, — вот Совет рабочих депутатов просит отвести ему комнату для заседаний.

Коновалов, только что вышедший из совещания думских лидеров и, очевидно, всецело поглощенный мыслями о том, что там происходило, рассеянно взглянул на нас и быстро ответил:

— Идите в комнату бюджетной комиссии, она свободна.

Здесь, в Париже, я напомнил Коновалову об этом эпизоде. Он его забыл. Видимо тогда, среди бурных событий первого дня революции, он не придал ему значения…

Через два часа образовался Временный комитет Государственной Думы, а через два дня — Временное правительство. Но первенство власти принадлежало Совету, Прежде чем Временный комитет Думы назначил своих комиссаров в правительственные учреждения, Исполнительный комитет Совета уже распоряжался, его знали, ему до некоторой степени подчинялись. И несомненно, что два часа, в течение которых Исполнительный комитет Совета был единственной властью, распоряжавшейся в Петербурге, оказали известное влияние на дальнейший ход революционных событий.

В городе восстание продолжало развиваться. Все новые полки переходили на сторону революции, а рабочие вооружались винтовками, брошенными солдатами. Эти вооруженные люди носились без толку по городу на грузовиках, производили обыски и аресты, часто сопровождавшиеся грабежами.

Еще до образования Совета рабочих депутатов случайные добровольцы из интеллигенции, находившиеся в Таврическом дворце, пытались внести какой-то порядок в этот хаос. Брали солдат и пристраивали их к делу по своему усмотрению: занимали учреждения, расставляли караулы для охраны зданий, складов и т. д. Большинство этих добровольцев были социалистами. Это обстоятельство облегчило Совету рабочих депутатов задачу возглавления революции, ибо добровольцы, случайно оказавшиеся во главе отдельных учреждений (например, большинства петербургских полицейских участков), признали над собою его власть, а не власть запоздавшего Комитета Думы, занятого составлением Временного правительства.

Встретив в Таврическом дворце А. В. Тыркову, я разговорился с ней на тему о том, что необходимо организовать питание солдат, с утра ничего не евших. Ей пришла мысль привлечь к этому делу городские попечительства, в которых мы с ней работали. Я одобрил ее план, и мы сейчас же принялись за его осуществление.

Вышли во двор, подошли к первому попавшемуся автомобилю под красным флагом и объяснили облеплявшим его солдатам наши намерения. Автомобиль был сейчас же предоставлен в наше распоряжение. Но осуществить нашего намерения нам не удалось.

На углу Литейного проспекта путь нам преградили солдаты: «Дальше ехать нельзя, стреляют». Действительно, с Литейной слышался треск ружейных выстрелов и воркотня пулеметов.

Сошли с автомобиля и, обойдя опасное место, все-таки пробрались на Литейную и зашли в помещение военно-промышленного комитета, чтобы оттуда снестись с попечительствами по телефону.

В комитете было множество народа. Как и в Думе — все знакомые лица левой петербургской интеллигенции. Шли совещания об организации порядка в городе. Оказалось между прочим, что питание солдат уже кем-то налажено. Поэтому я остался в комитете и принял участие в его заседаниях.

Попал я туда часов в семь вечера и пробыл до 12 часов ночи. Но тут память, в которой во всех подробностях сохранились вышеописанные события, мне окончательно изменяет: совершенно не понимаю, зачем я просидел пять часов в военно-промышленном комитете. Знаю, что почти все время «заседал». Заседания были бестолковые. Смутно помню, что там о чем-то горячо спорили и принимали какие-то резолюции. Нас поминутно прерывали телефонные звонки. Это из Думы сообщали о ходе событий, — об аресте Щегловитова, Горемыкина и других сановников, о том, какие вести приходят из ставки, из Царского Села и пр… В первом часу ночи я вышел на улицу и собирался идти домой пешком.

— Хотите, подвезу, мне тоже на Петербургскую сторону, — предложил мне выходивший со мной М. С. Маргулиес.

Мы уселись в автомобиль Союза городов, уже успевший украситься красным флагом, и, с трудом отбившись от кучки солдат, собиравшихся им завладеть, понеслись по Симеоновской улице к Инженерному замку. — «Стой, вороти обратно!» — нас остановил какой-то патруль и объяснил, что на цирке Чинизелли стоят пулеметы и кто-то из них палит по всем прохожим и проезжим. Повернули обратно и направились по Литейной к Александровскому мосту, мимо пылавшего Окружного суда. Он горел спокойно и величественно. Вокруг не было обычного пожарного шума и суеты. Горит, мол, так и надо…

На Каменноостровском я вышел из автомобиля и пошел пешком. На улицах ни души. Шаги раздаются особенно гулко.

Размышляя обо всем пережитом в этот день, подхожу к своему подъезду, и вдруг — «трах, трах, трах» — раздаются выстрелы и пули поют над моим ухом. Оглядываюсь, — никого не видно, тишина полная… Потом вдруг опять выстрел и опять свистит пуля. Я успел укрыться в подъезде. Стрелявший несомненно целился в меня. Кому это было нужно и зачем?.. Впрочем, в этот день все действовали хаотично, без определенного плана. Но ряд стихийно-хаотических действий создал перелом в истории России, перелом, называемый февральской революцией. На следующий день открылась новая страница русской истории.

---

Ленин в межреволюционный период, непосредственно в процессе возвращения из эмиграции ("пломбированный вагон"(ТМ)):

В письме от 26 марта Коллонтай писала ему [Ленину]: «Народ пережи-
вает опьянение совершенным великим актом. Говорю “народ” по-
тому, что на первом плане сейчас не рабочий класс, а расплывча-
тая, разнокалиберная масса, одетая в солдатские шинели. Сейчас
настроение диктует солдат. Солдат создает и своеобразную атмо-
сферу, где перемешивается величие ярко выраженных демократи-
ческих свобод, пробуждение сознания гражданских равных прав
и полное непонимание той сложности момента, какой пережива-
ем»2. Оказалось, что Александра Михайловна не совсем права, а в
чем-то и совсем неправа...

Спустя несколько часов, уже в Петрограде, в разговоре с чле-
нами ЦК и ПК РСДРП, он вспомнил не о том, как спорил с «добро-
совестными оборонцами», а о том — как и что говорили эти солда-
ты: «Надо было слышать, с какой убежденностью они говорили о
необходимости немедленного окончания войны, скорейшего ото-
брания земли у помещиков. Один из них, — продолжал Ленин, —
наглядно показал, как надо окончить войну. Он сделал очень энер-
гичное движение рукой, как бы с силой вбивая что-то глубоко в
пол, и сказал: “штык в землю — вот как окончится война!” И тут
же прибавил: “но мы не выпустим винтовок из рук, пока не полу-
чим землю”. А когда я заметил, что без перехода власти к рабочим
и крестьянам невозможно ни прекратить войну, ни наделить кре-
стьян землей, солдаты полностью со мной согласились»3. Так запи-
сал рассказ Владимира Ильича Николай Подвойский.

На следующий день, выступая с «Апрельскими тезисами» пе-
ред большевиками, Ленин тоже вспомнил о беседе в вагоне и о том,
как этот солдат — крестьянин, не желавший выпускать винтов-
ку из рук, представлял себе аграрную реформу: «Тамбовский му-
жик [говорил]... За одну десятину платить не нужно, за вторую —
1 руб., за третью — 2 руб. Мы землю возьмем, а помещик не смо-
жет уже ее отобрать»1.

Спустя неделю, 23 (10) апреля, в брошюре «Задачи пролета-
риата в нашей революции», Ленин напишет: «Войну нельзя кон-
чить “по желанию”. Ее нельзя кончить решением одной стороны.
Ее нельзя кончить, “воткнув штык в землю”, употребляя выраже-
ние одного солдата-оборонца». Еще через неделю, в статье «Наши
взгляды», он повторит: «Войну невозможно кончить ни простым
втыканием штыков в землю, ни вообще односторонним отказом
одной из воюющих стран». И даже через два года он будет вспоми-
нать об этом разговоре в поезде с безымянным солдатом2.

А тогда, в вагоне, дискуссия продолжалась. Сюда подошли
другие эмигранты. Но когда молодые революционеры слишком
уж категорично начинают «давить» на собеседников, Ленин, ки-
вая на солдат, укоряет Усиевича, Сафарова, Давида Сулиашвили:
«Вы слушайте, слушайте...»3

 

Логинов, "Ленин в 1917 году: на грани возможного".

"Кадеты - не партия, а симптом" © В.И.Ульянов/Ленин/

---

ОПОЗДАВШАЯ ПАРТИЯ

Доктор исторических наук Н. ДУМОВА [Институт истории СССР АН СССР).


Москва, август 1917-го. Заседание Цент-
рального комитета кадетской партии. Речь
идет о противоборстве между Временным
правительством и Верховным главнокоман-
дующим Корниловым.

— Какую линию мы, кадеты, должны
избрать перед лицом возникшей альтерна-
тивы— стремиться к смягчению конфлик-
та или, наоборот, принять участие в борь-
бе, став на сторону одной из борющихся
сил? — спрашивает, глядя из-под пенсне на
своих коллег, лидер партии Павел Нико-
лаевич Милюков.

Ученик Ключевского, известный историк
П. Н. Милюков за участие в освободитель-
ком движении был лишен права преподава-
ния, не раз подвергался арестам и ссылкам.
Он редактировал (вместе с И. В. Гессеном)
газету «Речь», был депутатом 3-й и 4-й Госу-
дарственных дум, руководителем кадетской
парламентской фракции и созданного в 1915
году Межпартийного объединения «Прогрес-
сивный блок». «Сигналом к революции»
называли в думской среде его знаменитую
речь против «темных сил» вокруг трока.
Каждое конкретное обвинение в их адрес
оратор заключал прогремевшим на всю
страну вопросом: «Что это — глупость или
измена?» Однако, выступая против самодер-
жавного режима, Милюков оставался убеж-
денным сторонником монархии в преобразо-
ванной, конституционной форме.
Февраль стал для лидера кадетов звезд-
ным часом — он занял пост министра иност-
ранных дел во Временном правительстве
первого состава, оказывал большое влияние
на его политику. Был непримиримым про-
тивником большевиков; уже с апреля
1917 года настойчиво требовал арестовать
Ленина.
Вопрос необычайно важен и полон дра-
матического смысла: должна ли партия,
возникшая для борьбы за создание право-
вого государства, встать на сторону суще-
СТРАНИЦЫ ИСТОРИИ
ствующего в стране демократического ре-
жима или ей следует принять участие в
контрреволюционном мятеже?
Сам Милюков ответил на этот вопрос
недвусмысленно: спасти Россию от анар-
хии может лишь военная диктатура. Члены
ЦК были солидарны со своим председате-
лем. Они чувствовали, что дни Временного
правительства сочтены, и были готовы при-
ветствовать всякий режим, который мог бы
помешать развитию революции.

— Воевать с врагом нельзя, не уничто-
жив Советов,— говорил профессор Новго-
родцев.— Страна ждет власти и порядка.
Ариадна Тыркова, писательница и обще-
ственная деятельница (ее называли един-
ственным мужчиной в кадетском ЦК), как
обычно, безапелляционно твердила:
— С всеобщими избирательными права-
ми мы влетим в болото. Социалисты в пра-
вительстве этого не понимают. Им еще ну-
жен голод и удар немецкого кулака — тог-
да придут к тому же, что мы предлагаем,
только в более жестокой форме.

В кратком выступлении известного юри-
ста Владимира Дмитриевича Набокова (от-
ца писателя В. Набокова) сквозил несвойст-
венный ему пессимизм.
— Военная диктатура и буржуазное ми-
нистерство,— сказал он,— это последние
судороги, чтобы спасти существование го-
сударства.

К такому выводу пришло руководство
партии, созданной в октябре 1905 года для
борьбы за конституционный, демократиче-
ский строй в России.
Кадетская — по первым буквам офици-
ального названия «конституционно-демокра-
тическая»— партия, называвшая себя так-
же партией «народной свободы», среди воз-
никших тогда довольно многочисленных ор-
ганизаций российских помещиков, буржу-
азии и профессиональной интеллигенции
сыграла самую важную роль в истории
страны.

В свою программу кадетская партия
включила требования основных граждан-
ских свобод для всего населения России,
введения 8-часового рабочего дня, свободы
рабочих союзов, собраний и стачек, рас-
пределения среди крестьян монастырской
и государственной земли, а также за вы-
куп — части помещичьих земельных владе-
ний. Кадеты твердо отстаивали принцип
частной собственности, добивались рефор-
мы суда и местных органов власти, высту-
пали за созыв Учредительного собрания.
В составе кадетского Центрального коми-
тета в 1917 году — пять князей, два ба--
рона, графиня, более десяти помещиков,
несколько крупных промышленников и бан-
киров. Многие из этих людей были связаны
тесными родственными узами с придворны-
ми кругами, членами царского правитель-
ства, богатейшими семействами России. В
Центральный комитет партии входили так-
же земские деятели, публицисты, пример-
но треть его составляли профессора и юри-
сты. Это были, так сказать, «сливки» рус-
ской интеллигенции, ее элита.

Созданное 2 марта 1917 года Временное
правительство являлось по своей политиче-
ской ориентации кадетским. К этой партии
принадлежали четыре министра нз десяти
(Милюков, Шингарев, Мануйлов, Некрасов)
и управляющий делами правительства —
уже знакомый нам В. Д. Набоков. Из ее
представителей было учреждено Юридиче-
ское совещание, призванное направлять
всю законодательную деятельность прави-
тельства.


Члены партии «народной свободы» были
уверены: именно их программа в конечном
счете выражает интересы народа, только
она способна вывести Россию на путь про-
гресса и благоденствия для всего населения
страны. Искренней, неподдельной любовью
к народу — в своем понимании — опреде-
лялись поступки таких, например, людей,
как Софья Владимировна Панина.

Представлялось само собой разумею-
щимся: кому, как не «профессорской пар-
тии», включившей в себя цвет интеллекту-
альной России, имеющей за плечами опыт
двенадцатилетней политической деятельно-
сти в Думе, решать проблемы будущего го-
сударственного устройства? «Присущие на-
шей партии качества — ум, знание, умение
работать,— провозглашал кадетский офици-
оз— газета «Речь»,— обеспечили нам подо-
бающее положение».

Однако Февраль застал кадетов врасплох.
Их программа, предназначенная для кон-
ституционно-демократической монархии,
оказалась неприемлемой в условиях бур-
жуазно-демократической революции. Это с
чувством некоторой растерянности вынуж-
дены были отмечать и сами кадетские дея-
тели.

— Февральская революция,— признава-
лись они,— превратила нас в тактически
опоздавшую партию.

И правда. Когда в 1905 году на своем уч-
редительном съезде кадеты принимали по-
литическую программу, они видели перед
собой желанный образец — английскую
конституционную парламентарную монар-
хию. Ориентировались на государственный
строй, веками вырабатывавшийся британ-
ской аристократией вкупе с финансовыми,
промышленными, торговыми магнатами.
Ставили перед собой задачу готовить от-
сталую Россию к восприятию и следованию
английскому эталону, просвещать темные,
невежественные народные массы, чтобы
они могли осознать преимущества запад-
ной цивилизации.
Политический идеал — разделить государ-
ственную власть «по справедливости» на
три части: одна — монарху, друга»—выс-
шим сословиям, третья — народу. Такая си-
стема, считали кадеты, гарантирует успоко-
ение в обществе, поможет достичь социаль-
ного мира, избежать революционного пере-
ворота.

Кадеты не уставали надеяться, что в
один прекрасный день монарх поймет, ка-
кую пользу могут принести государству ру-
ководители думской оппозиции, и призовет
их к власти. Надежды не сбылись, и на-
чинать свою министерскую деятельность
думцам приходилось в атмосфере бушующей
революционной стихии, неудержимой, не-
предсказуемой...
«Немногие месяцы существования Вре-
менного правительства,— вспоминала впо-
следствии А. В. Тыркова,— были для кадет-
ской партии периодом ее наиболее напря-
женной деятельности. Я не скажу — рас-
цвета. К сожалению, слишком быстро ста-
ло выясняться, что кадеты не в силах спра-
виться с выпавшей им исторической ро-
лью...
Добросовестные, начитанные, от всего
сердца преданные России кадеты, среди ко-
торых были люди очень неглупые, не спра-
вились со своей новой задачей, не сумели
превратиться из оппозиции в правительст-
во. Почему?..
Условия были исключительно неблаго-
приятны. Война нарушила нормальный ход
жизни, подточила народное хозяйство, рас-
шатала нервы... Самодержавие свалилось,
оставив после себя пустоту... Заполнить
опустошение оказалось не под силу каде-
там... Исчезновение Думы увеличило опас-
ную пустоту вокруг новой власти... Совет
солдатских и рабочих депутатов очутился в
центре внимания всей России...»
Советы с поразительной быстротой гу-
стой сетью покрыли Россию. Они энергич-
но забирали в свои руки власть на местах,
нейтрализуя деятельность создававшихся
там (при участии кадетов) общественных
комитетов. Тем самым полностью перечер-
кивались разработанные в кадетской про-
грамме проекты реформирования органов
местного самоуправления. В условиях пос-
лефевральской России, когда вмиг рухнула
и со скрипом развалилась царская админи-
стративно-бюрократическая машина, оказа-
лось, что все эти тщательно сформулиро-
ванные программные параграфы отброше-
ны жизнью за борт.
Теперь партия «народной свободы» на-
скоро, без загодя разработанных схем,
стремилась утвердить в стране власть Вре-
менного правительства. Еще 1 марта кадет-
ский ЦК принял решение о назначении
правительственных комиссаров, которые
будут контролировать положение в разных
районах страны. В большинстве своем на
эти посты были назначены члены партии
«народной свободы». Однако за плечами
комиссаров не было никакой реальной си-
лы — под давлением революционного наро-
да Временное правительство вынуждено
было упразднить охранные отделения, кор-
пус жандармов и полицию.
Двоюродный брат царя, великий князь
Александр Михайлович, находившийся в
это время в Крыму, описал в своих мему-
арах взаимоотношения комиссара Тавриче-
ской губернии кадета Н. Н. Богданова, оли-
цетворявшего собой правительственную
власть в губернии, с матросами, которые
действовали от имени местного Совета:
«Матросы не доверяли комиссару, комис-
сар же с ужасом смотрел на ручные грана-
ты, заткнутые за нх пояса... Матросы не
скрывали своего презрения к нему, не слу-
шались его приказаний н даже отказыва-
лись вставать прн его появлении».
Кадеты пытались укрепить авторитет
своей партии с помощью широко организо-
ванной пропаганды — брошюр, публичных
лекций, выступлений на митингах. В их ру-
ках были многочисленные органы прессы,
издававшиеся в разных городах страны. Но
кадетская пропаганда не имела успеха. Ре-
шения острейших социальных проблем, ко-
торые предлагала партия «народной свобо-
ды», массы встречали в штыки.
Очень непопулярна была политика кадет-
ской партии в рабочем вопросе. Хотя в ее
программе значился пункт о введении 8-ча-
сового рабочего дня, в условиях войны и
разрухи воплощение в жизнь этого требо-
вания казалось кадетам несвоевременным.
Они категорически возражали против уве-
личения заработной платы на предприяти-
ях, введения рабочего контроля. Кадетские
пропагандисты призывали пролетариат
«удовлетвориться обеспечением себе до-
стойного минимума средств существова-
ния» и «решительно отказаться от потреб-
ления предметов комфорта и роскоши». В
голодном и многотрудном 1917 году после
трех изнурительных военных лет подобные
призывы не могли не вызывать у рабочих
раздражения и возмущения.
Партия «народной свободы» продолжала
настаивать на своей аграрной программе,
стремившейся примирить интересы кре-
стьянства и помещиков. Но для послефев-
ральской России кадетские аграрные ре-
цепты — помещичья земля за выкуп — без-
надежно устарели. Уже в марте крестьяне
в разных концах страны начали самовольно
захватывать господские земли, поджигать
и громить имения.
Кадетский министр земледелия Шингарев
надеялся умиротворить крестьянина обеща-
ниями быстро и справедливо урегулировать
вопрос о земле. Подготовленная им декла-
рация Временного правительства категори-
чески запрещала захват помещичьих земель
и объявляла, что вопрос о них может быть
решен только Учредительным собранием.
Между тем кадеты утверждали, что вы-
боры в Учредительное собрание не могут
состояться раньше декабря из-за техниче-
ских трудностей избирательной процедуры.
Но дело, конечно, было не в технике. Не
приходилось сомневаться, что большинство
мест в Учредительном собрании получат
представители социалистических партий,
что они поведут страну по гибельному для
нее, как считали кадеты, пути. И потому
председатель специальной комиссии по вы-
работке избирательного закона — один из
виднейших кадетских идеологов, Ф. Ф. Ко-
кошкин, делал все возможное, чтобы макси-
мально оттянуть созыв Учредительного соб-
рания.


жизни Коношкина и Андрея Ивановича Шингарева
оборвались трагичесни, в один и тот жв час.
Арестованные после Октября вместе с дру-
гими кадетсними лидерами, они по состоя-
нию здоровья были переведены в больницу.
В ночь иа 7 января 1918 года туда ворва-
лась группа анархиствующих матросов и
учинила самосуд над обоими надетами.
Это были уже не первые жертвы из числа
членов партии «народной свободы». После
победы Советской власти надеты начали
борьбу против нее. и 28 ноября 1917 года
Совнарком РСФСР учредил деирет, объяв-
лявший иадетсиую партию партией врагов
народа. Члены ее руководящих учреждений
подлежали аресту и суду революционных
трибуналов. В провинции местными органа-
ми были расстреляны некоторые кадетские
деятели, гибель других явилась результатом
самосуда.
Страшная кончина Коношкина и Шинга-
рева получила широкий резонанс, вызвала
скорбь и возмущение интеллигенции. По
распоряжению Ленина была создана следст-
венная иомиссия, во все районы Петрограда
разослана подписанная им телеграмма с при-
казанием «совершенно немедленно поднять
на ноги все имеющиеся в распоряжении
силы» и приступить к розыску виновных.
Нескольких участников убийства удалось
задержать. В мае 1918 года оии предстали
перед судом и понесли иаказгние. Об этом
сообщала кадетская газета «Свобода Рос-
сии».

Самым уязвимым звеном в политике ка-
детов было их стремление продолжать вой-
ну до победного конца. В архивных фондах
сохранились письма с фронта членам дум-
ской кадетской фракции, в редакцию газе-
ты «Речь», лично Милюкову:
«Вы говорите, что народ русский желает
войну вести до конца. Солдаты спрашива-
ют себя: кто же этот народ?»
«Оставьте войну, господа. Дайте людям
пожить...»
«Мы со слезами на глазах просим вас...
прекратите эту кровопролитную бойню!»

Война стала национальной трагедией Рос-
сии. Трагический оборот принта она и для
многих членов партии «народной свободы»,
для их семей. Младший сын Милюкова,
только что окончивший гимназию, добро-
вольно ушел на фронт и был убит в первом
же сражении.

Но кадеты по-прежнему разжигали в
стране «патриотический энтузиазм». Ядром
их политической доктрины была идея госу-
дарственности. Они категорически настаи-
вали на единстве Российской империи, на
всемерном укреплении ее международного
престижа. Победа в войне должна была уп-
рочить стратегические позиции России, рез-
ко усилить русское влияние на Балканах и
на Ближнем Востоке. Обладание черномор-
скими проливами — Босфором и Дарданел-
лами— было, по мнению кадетских полити-
ков, жизненно важным для развития эконо-
мики страны.

Что же касается отношения к войне на-
родов России, то здесь позиция кадетов
формулировалась так: «Если широкая на-
родная масса не понимает необходимости в
ее собственных интересах довести войну
до конца, то это надо сделать, не считаясь
с ее волей».

Курс Временного правительства на про-
должение войны вызвал взрыв народного
возмущения в апреле 1917 года, требова-
ния отставки «министров-капиталистов».

Ни один нз кадетских министров капитали-
стом не был: Шингарев — земский врач,
Мануйлов и Некрасов — профессора, Ми-
люков — журналист, бывший приват-доцент
университета, лишенный в 1894 году права
преподавания за антиправительственную
деятельность. Другое дело, что будущее
России они видели в капиталистическом
строе и за это боролись.

Именно поэтому в 1917 году сильно уп-
рочились связи партии «народной свободы»
с крупной буржуазией, с торгово-промыш-
ленным союзом и его руководителями
П. П. Рябушинским и С. Н. Третьяковым.
К кадетам примкнули многие представите-
ли влиятельных прежде партий октябри-
стов н прогрессистов. Это сближение об-
легчалось тем, что революция оставила да-
леко позади программные требования всех
трех партий. Поводов для разногласий ста-
ло значительно меньше, а страх перед об-
щим врагом — набирающим силу больше-
визмом — побуждал смыкать строй.

Кадеты привлекали к себе и потому, что
у них была налаженная организация с оп-
ределенной дисциплиной, богатый опыт
пропагандистской работы. Главное же их
преимущество состояло в том, что партия
«народной свободы», казалось, могла ско-
рее рассчитывать на поддержку народных
масс, поскольку (в отличне от октябристов
и прогрессистов, известных как партии
крупных помещиков и буржуазии) объяви-
ла себя партией надклассовой, внесослов-
ной, общенародной.

Когда весной 1917-го по стране прокати-
лась волна крестьянских выступлений за
немедленный раздел помещичьих земель, к
кадетам хлынули негодующие землевладе-
льцы. Они надеялись, что партийная марка
поможет им сохранить свои имения. В дея-
тельность местных кадетских комитетов
включались бывшие чиновники (при преж-
нем режиме им было запрещено вступать
в политические организации). Под сень пар-
тии «народной свободы» устремились да-
же черносотенцы, которые раньше люто
враждовали с кадетами и на совести кото-
рых лежало убийство кадетских депутатов
I Думы — Герценштейна н Иоллоса.

В результате атмосфера в местных пар-
тийных организациях становилась все более
контрреволюционной. С каждым днем поли-
тическая поляризация в стране нарастала, н
кадеты заняли позицию на правом фланге.
В воздухе пахло гражданской войной.

30 августа газета «Речь» вышла с зияю-
щим на первой полосе белым пятном. На
этом месте была заверстана в номер напи-
санная Милюковым передовая статья, горя-
чо приветствовавшая генерала Корнилова.
Мятеж, на который такие надежды возла-
гало кадетское руководство, был подавлен
силами рабочих, отрядов Красной гвардии.

В 1917 году общее число кадетских орга-
низаций в стране заметно возросло. На ко-
нец мая их было 183, а к осени — уже не
менее 370, в том числе в Петрограде и Мо-
скве, в 73 губернских и областных городах,
в 240 уездных городах н в 55 других насе-
ленных пунктах. Хотя официальных дан-
ных об общей численности кадетов в 1917
году нет, подсчеты советских историков
позволяют определить ее примерно в 70
тысяч человек. Казалось бы, цифры говори-
ли о том, что влияние партии растет. Но
живая историческая реальность, как изве-
стно, не всегда укладывается в абстракт-
ные статистические схемы.

Партию «народной свободы» прежде все-
го поддерживали буржуазия, помещики,
большая часть интеллигенции и офицерст-
ва, чиновники. Однако все эти категории
населения составляли в многомиллионной
России лишь тонкий слой.

Гораздо более значимыми в политической
борьбе были городские средние слои, в не-
малой степени сочувствовавшие кадетам.

Такова закономерность революционных
взрывов — оглушенные крушением привыч-
ных устоев, городские обыватели видят
якорь спасения в умеренно-либеральных
партиях, ратующих за стабильность при-
вычного уклада, за сохранение существую-
щих порядков и норм.

Но социальная психология городского
обывателя имеет особую специфику: в мас-
се своей он не борец, в защиту идеи на
баррикады не полезет. Он руководствовал-
ся прежде всего индивидуалистическими
интересами, стремлением не участвовать в
событиях, а переждать их, оставаясь «в
сторонке». Разве могли эти люди противо-
стоять тем, шедшим за большевиками рабо-
чим, которые были глубоко заражены иде-
ей социальной революции н готовы на са-
моотверженные, решительные действия в
ее защиту?

Ненавистной оставалась партия «народ-
ной свободы» и для солдат (она символизи-
ровала в их представлении губительную
политику продолжения войны), и для кре-
стьянства, видевшего в кадетах прямых по-
собников и защитников интересов помещи-
чьего класса.

Это и определило судьбу партии «народ-
ной свободы». В октябре 1917-го Времен-
ное правительство, во всех четырех соста-
вах которого кадеты неизменно занимали
важное место, было свергнуто.

---

+ из Пришвина:

«Никого не ругают в провинции больше кадетов, будто хуже нет ничего на свете кадета. — Быть кадетом в провинции — это почти что быть евреем».

 

Очень жалко, что не видел Февральской революции и знаю только Октябрьскую (как раз к октябрю, все время в спасательном поясе с потушенными огнями мимо немецких подводок, – я вернулся в Петербург). Это все равно что никогда не знать влюбленности и однажды утром проснуться женатым, уже лет этак десять.

 

Е.Замятин

ЦК партии эсеров с сентября 1917 выдвигал кандидатуру К. А. Тимирязева (того самого, ботаники и физиолога) на пост министра просвещения однородного социалистического правительства. Но наблюдая раскулачивание «немцев» (успешно конкурировавших с помещиками крестьян-товаропроизводителей, особенно фронтовиков), закономерные продовольственный кризис и продразвёрстку, отказ Временного правительства передать крестьянам всю помещичью землю, а земле и растениям вернуть крестьян из окопов, К. А. Тимирязев с энтузиазмом поддержал Апрельские тезисы Ленина и Октябрьскую революцию, которая вернула его в Московский университет.

 

(Отдельно обратите внимание: "раскулачивание" еще задолго до Октября!!! Да, пока по национальному признаку. Но это пока только такой повод был - главное, что его только дай. На местах тут же отреагируют, не те так эти.)

Ленин в Октябре, то есть, простите, Красин в феврале. И немного после.

...Поступил на работу в немецкую фирму «Сименс и Шуккерт» в Берлине, быстро продемонстрировал инженерные и управленческие способности. С высокооплачиваемой инженерной должности в 1911 году был назначен заместителем директора берлинского филиала, в 1912-м — директором московского филиала фирмы (в связи с чем получил разрешение вернуться в Россию), а в 1913-м — её генеральным представителем в России, переехав в связи с этим в Петербург. После начала Первой мировой войны продолжал управлять предприятиями фирмы в России, которые были поставлены под государственный контроль. Одновременно был управляющим порохового завода Барановского.

В 1917 году был разочарован политической слабостью Временного правительства, но отрицательно относился и к деятельности свергших его большевиков. Был сторонником соглашения различных социалистических сил, но быстро разочаровался в возможности этого. В ноябре 1917 года писал жене, жившей с дочерьми за границей, о том, что

все видные б[ольшеви]ки (Каменев, Зиновьев, Рыков (Алексей-заика) etc.) уже откололись от Ленина и Троцкого, но эти двое продолжают куролесить, и я очень боюсь, не избежать нам полосы всеобщего и полного паралича всей жизни Питера, анархии и погромов. Соглашения никакого не получается, и виноваты в этом все: каждый упрямо, как осёл, стои?т на своей позиции, как б[ольшеви]ки, так и тупицы с[оциалисты]-р[еволюционе]ры и талмудисты меньшевики. Вся эта революционная интеллигенция, кажется, безнадёжно сгнила в своих эмигрантских спорах и безнадёжна в своём сектантстве.

Однако уже в декабре 1917 года, после некоторого укрепления власти большевиков, Красин принял предложение Ленина и Троцкого войти в состав делегации на переговорах с немцами в Брест-Литовске, завершившихся Брестским миром. Вскоре восстановил своё членство в большевистской партии. В 1918 году был председателем Чрезвычайной комиссии по снабжению Красной армии, одновременно являясь членом президиума ВСНХ, членом Совета Обороны. В ноябре 1918 — июне 1920 года — народный комиссар (нарком) торговли и промышленности. В марте 1919 — декабре 1920 года — нарком путей сообщения.

 

Статейка про британскую роль в Февральской. Статейка слабенькая и в общем ни о чём, ничего доказательно не вскрывает, новых документов (особенно собственно британских) в оборот не вводит, ссылаясь в основном на классические уже мемуары Бьюкенена - но просто до кучи. Нельзя считать надёжно доказанным, что революция инспирировалась или хотя бы плотно поддерживалась англичанами, но как минимум остро нежелательной её явно не считали, и к новому правительству были вполне лояльны, в т.ч. заранее.

Англичане - во всяком случае, по их версии - были серьёзно обеспокоены возможностью сепаратного мира РИ с Германией. Сейчас вроде бы историки склоняются к мнению, что на деле такого риска не было. Но англичане могли в 1916 не располагать полной информацией, а могли её не верить, наконец, могут просто врать.

Весь ход событий февральско-мартовской революции показывает ясно, что английское и французское посольства с их агентами и «связями», <...> непосредственно организовывали заговор вместе с октябристами и кадетами, вместе с частью генералитета и офицерского состава армии и петербургского гарнизона особенно для смещения Николая Романова.

7 (20) марта 1917 г. Ленин В. И. Письма из далека1

Помимо приведенного выше высказывания В. И. Ленина, на которое мало кто обращал внимание, упоминания о британском следе в Февральской революции 1917 г. нередко встречаются и в мемуарной литературе, но специально к этой теме не обращались ни публицисты, ни историки. Это объясняется тем, что данная тема не обеспечена достаточным количеством документальных источников, значительная часть которых до сих пор недоступна для исследователей, — с одной стороны, и с другой — мнением историков, что поиск «внешних влияний» на события внутриполитические, такие как Февральская и Октябрьская революции 1917 г., по меньшей мере несерьезен и ненаучен.

В соответствии с этой точкой зрения обе русские революции 1917 г. привычно трактуются как вызванные сугубо внутренними причинами экономического, политического и социального характера.

Разделяя эту точку зрения, тем не менее позволим себе сделать некоторые предположения относительно британского вмешательства в ход революционных событий. Основываются эти предположения главным образом на воспоминаниях современников и участников Февральской революции 1917 г. Упоминания о «британском следе» в ней в этих мемуарах встречаются не раз и не два, а с завидной регулярностью.

В исторической литературе февральские события традиционно рассматривались через призму факторов стихийности и организованности.

 

В целом ИМХО едва ли роль Антанты была сколько-нибудь определяющей, по существу куда интереснее её отношение к революции - против или за (на деле "за"), и почему, это в разгар-то войны! На первый взгляд, не меняют же коней на переправе.

Автор упирает на мнение Бьюкенена о рисках сепаратного мира, но ИМХО куда интереснее и продуктивнее версия (встречал в других западных источниках, но ненадёжных! поэтому следует относиться как к гипотезе!!), что "демократическая" революция в РИ рассматривалась как важное условие для втягивания США в войну на стороне Антанты. И вот такая игра уже стоила свеч, такое решение было БЫ вполне оправданным - это с точки зрения логической. С точки зрения истории, "как оно было в действительности" важно было бы в первую очередь установить, действительно ли британский МИД (в Лондоне, Бьюкенен мог быть и не в курсе) рассматривал это с такой точки зрения, считал смену формы правления в РИ важным для США фактором, а также (уже во вторую очередь, но в отсутствие доступных документов по британскому взгляду помогло бы тоже) - как на самом деле в США смотрели на это дело. Считали ли важным фактором до Февраля, посчитали ли значимым постфактум после.
Хотя, конечно, для оценки британской роли важнее, как выглядела ситуация для Лондона на начало 1917, какой виделась Лондону точка зрения Вашингтона - а не как на самом деле ситуацию видели в США. Лондон запросто мог не располагать точной картиной и тут.

По мнению английского посла в России Д. Бьюкенена, в конце 1916 г. в Российской империи вообще и в ее правительственных кругах в частности крайне усилились прогерманские настроения и, соответственно, росло недоброжелательное отношение к Великобритании, чреватое отказом от союзнических обязательств и выходом России из войны, в чем, естественно, Британия не была заинтересована. Утверждениям о росте прогерманских настроений в российском обществе Бьюкенен посвятил целую главу своих воспоминаний4. Отметим, что такие настроения среди правых, традиционно ориентированных на Германию, существовали, но, вопреки утверждениям посла, в правительственных кругах России, и тем более в ее обществе прогерманские настроения отнюдь не преобладали, так же как и враждебное отношение к Великобритании.

Тем не менее Бьюкенен в своем донесении от 18.10.1916 г. в британское Министерство иностранных дел писал: «Я не хочу впадать в излишний пессимизм, но никогда с начала войны я не был так глубоко обеспокоен положением дел в России, особенно тем, что касается будущего англо-российских отношений. С тех пор как Сазонов оставил Министерство иностранных дел, германское влияние постоянно усиливается». Это донесение английский посол, по его собственным словам, процитировал в своих воспоминаниях специально, чтобы показать, «какое широкое распространение получило германское влияние» в России5.

 

В особенности обращает на себя внимание то, что Бьюкенен слишком часто общался с российской оппозицией как с думской, например, с лидерами октябристов М. В. Родзянко и кадетов П. Н. Милюковым, так и с великокняжеской — британский посол в особенности был дружен с великим князем Николаем Михаиловичем, известным своими либеральными взглядами. Бьюке-нен откровенно пишет об этом в своих воспоминаниях, ссылаясь на то, что его «долг как посла состоял в том, чтобы поддерживать связи со всеми партиями». Более того, Бьюкенен откровенно признает, что «симпатизировал» политическим целям этих партий17.

В своих политических «симпатиях» посол, однако, весьма и весьма часто заходил значительно дальше, чем ему предписывали обязанности дипломатического представителя Соединенного Королевства. Так, на обеде в британском посольстве открыто обсуждалась возможность «дворцовой революции», причем участвовавший в этом разговоре член российского правительства из числа «друзей» Бьюкенена высказал мысль о возможном убийстве в ходе нее Николая II и Александры Феодоровны18.

С оппозиционно настроенными влиятельными московскими земскими кругами тесные отношения поддерживал британский генеральный консул в Москве Р. Г. Б. Локкарт.

 

Пытаясь убедить царя пойти на уступки оппозиции, Бьюкенен не стеснялся повторять, выдавая за правду, широко распространенные в обществе слухи о том, что лица, советами которых Николай II якобы пользовался при назначении министров, находились под влиянием «немецких агентов» и, более того, эти агенты влияли на императрицу. Когда же Николай II с ним не согласился, Бьюкенен стал откровенно запугивать царя возможными политическими убийствами, приведя в пример убийство Распутина, и откровенно признавшись, что знал о нем заранее (речь об этом шла выше)21.

 

До Февральской революции на долю Лондона приходилось свыше 70% всех полученных за рубежом военных займов. Временное правительство рассчитывало, что Британия продолжит финансовую поддержку России, тем более что накануне, в январе 1917‑го, на общей конференции всех союзников (русских, англичан, французов и итальянцев) в Петрограде лорд Милнер, один из ключевых представителей британского кабинета министров, подписал протокол с обещанием новых кредитов.

Но в реальности сразу после февраля Лондон резко приостановил кредитование «демократической России». Уже в марте 1917 года российские военные представители сообщали из столицы Британии, что англичане тормозят выполнение кредитных контрактов по поставкам оружия «в связи с неопределенностью дальнейших отношений». В апреле Министерство торговли и промышленности Временного правительства констатировало, что англичане «совершенно прекратили размещение всех заказов на всякое оплачиваемое в счет займов оборудование для России». Британские кредиты за май 1917‑го составили лишь 10% от того, что получило царское правительство в январе и феврале того года.

Правительство Керенского наивно рассчитывало компенсировать недостаток британских кредитов займами в США, мол, демократы помогут демократам. Но Вашингтон не спешил сменять Лондон на посту главного кредитора России. И с июня 1917 года «временным» министрам пришлось почти униженно выпрашивать у англичан новые займы – просили эквивалент в британских фунтах и японских иенах по 250 млн руб. ежемесячно (один день войны для русской армии тогда стоил около 55 млн руб.). При этом «временные» МИД и Минфин на переговорах с англичанами умудрялись давать разные цифры и даже дезавуировать документы друг друга.

Все лето Лондон перечислял примерно десятую часть того, что просили «временные» министры. В августе Керенский не сдержался и почти открыто поссорился с британским послом. «Если вы намерены торговаться и не хотите помогать России, то вам лучше сказать об этом сразу…» – слова председателя Временного правительства звучали на грани дипломатической учтивости. Посол Бьюкенен невозмутимо улыбался, но в конфиденциальных донесениях своим лордам был предельно откровенен: «Перспективы в высшей степени неутешительны, и лично я потерял всякую надежду на успешное русское наступление».

 

Частное мнение с немецкой стороны о возможности заключения мира после революции (Февральской).
Макс Вебер (тот самый), публикация в газете "Берлинер Тагеблатт", 12 мая 1917.

В статье о Волошине.

---

В Русской революции прежде всего поражает ее нелепость.
М. А. Волошин, Пути России


Русская либеральная интеллигенция приняла Февральскую революцию с упоением.

«<...> Толпа <...> жестоко избила <...> начальника [губернского жандармского] управления генерал-лейтенанта Волкова, сломала ему ногу <...> потащила <...> в Государственную думу». Ивану Дмитриевичу Волкову 63 года. Его убьют той же ночью.

«Городовых <...> буквально раздирали на части: некоторых распинали у стен, некоторых разрывали на две части, привязав к двум автомобилям <...> расстреливали на набережной Невы, сваливали трупы в проруби <...> одного, например, пристава привязали веревками к кушетке и вместе с нею живым сожгли».

...



«Февральская революция 1917 года, встреченная общим ликованием в России, была радостным событием и для Рахманинова» (С. А. Сатина, сестра композитора).

...

«Совет Рабочих и Солдатских Депутатов <...> именно <...> устроительная волна. И солдаты, и рабочие, получив в руки власть, хотят строить <...> „Батько-рабочий-солдат“ <...> как же он будет не хранить Русь? — Сохранит. <...> Я вышел совсем успокоенный» (Розанов «В Совете рабочих и солдатских депутатов» — Василий Васильевич пошел к ним в Страстную пятницу (13.04.1917); ему предстоит совсем скоро лично узнать, как «сохранит» Русь «батько-рабочий-солдат»).


«Здесь сегодня яркое солнце <...> всё происшедшее меня радует» 19–20.03.1917 пишет матери Блок, поэт, лично вступивший в Чрезвычайную следственную комиссию. [ не путать с будущей ЧК!!!]


Кустодиев — Лужскому, 6.03.1917: «Целую Вас и поздравляю с великой радостью! <...> взять хотя бы вчерашних вершителей наших судеб, сидящих теперь в Петропавловке! „Из князи, да в грязи“. „Коловращение судеб“. Туда им и дорога!»

В этом Февральская революция. Людей калечат, людей заживо сжигают, людей четвертуют с помощью автомобилей, телами убитых заполнен Обводный канал, а рядом кричит гениальный художник: «Туда им и дорога!»

На фоне универсального демократически-восторженного опьянения кровью Волошин — один из очень немногих — остается трезв: «Доброго во внешнем мире я не жду ничего: не такова теперь эпоха и не такова нравственная культура Европейцев, чтобы добро и свобода могли бы торжествовать. Теперь победа за эгоизмом и жадностью. Социализм, который, конечно, восторжествует, принесет с собою лишь более крепкие узлы еще более жестокой государственности» (А. М. Петровой, 9.05.1917), «<...> всё одна боль и тревога <...> Тем, кто живет в себе своим миром, будут большие неудобства» (М. С. Цетлиной, 10.05.1917)

---

Крышесносные рассказ о несчастных городовых, разрываемых автомобилями (sic!), по-видимому, опираются исключительно на мемуары Глобачева К. И., "Правда о русской революции: Воспоминания бывшего начальника Петроградского охранного отделения", написанные и изданные в эмиграции.
Насколько они достоверны - ... Мотив приврать у него, вероятно, был.