Лысенко, лысенковщина и советская генетика

«Мы разгоним к чертовой матери Академию наук», или «У кого наука, у того — будущее»[89]. Никита Хрущев. Реформатор

 «Мы разгоним к чертовой матери Академию наук», или «У кого наука, у того — будущее» По возвращении в Москву отец окунулся в гущу дел. Предстоял Пленум ЦК, а вслед за ним — Сессия Верховного Совета. Пленум ЦК, открывшийся и закрывшийся, в субботу, 11 июля 1964 года, — это пленум-однодневка, собираемый, чтобы формально утвердить, без заслушивания, доклад главы правительства на сессии Верховного Совета обычно о планах народного хозяйства на следующий год или, как в данном случае, с предложениями о пенсионной реформе. //  Дальше — biography.wikireading.ru

 

Нуждину противостояли два чудом сохранившиеся после сталинской чистки формальных генетика: доктор биологических наук, член-корреспондент Николай Николаевич Дубинин, заведующий лабораторией Института биофизики Академии наук, куда он только недавно перебрался от Лаврентьева из Сибирского отделения, и Антон Романович Жебрак, завкафедрой 1-го Московского медицинского института имени Сеченова, доктор биологических наук, профессор, к тому же академик Академии наук Белоруссии. Они, как и Нуждин, формальным требованиям соответствовали полностью. В их поддержку выступал не только Сахаров, но и другие физики, а вот биологи старались держаться в тени.

 

Отмечу, что Нуждина сверху не проталкивали, иначе под него бы дали вакансию и скорее всего никакой драки не возникло бы. Сейчас же обе стороны чувствовали себя свободными от обязательств перед правительством и в выражениях не стеснялись.

Осторожные академики их выслушали на общем собрании и предпочли золотую середину, на вакансию, не занятую Ремесло, избрали единственного не вовлеченного в борьбу претендента — Бориса Евсеевича Быховского, паразитолога, доктора биологических наук, директора Зоологического института, естественно, члена-корреспондента, ученого достойного во всех отношениях.

 

Фелония¹ Льва Животовского: апологетика Лысенко — Троицкий вариант — Наука

Дорогой Никита! Спасибо за эту отличную статью, помогающую читателям глубже осознать ситуацию с наукой не только в середине прошлого века, но и в настоящее время в России. Увы, это положение весьма неудовлетворительное… Сейчас выложу ссылку на эту весьма полезную статью на своём сайте БИОМЕТРИКА ( Никита! Предлагаю тебе написать очередную статью о результатах работы «Комиссии по борьбе с лженаукой и фальсификацией научных исследований при Президиуме РАН». Такая статья будет весьма полезна всем читателям. При попытке разместить статью в ФБ столкнулась с проблемой: заголовок трансформируется в «Фелония //  Дальше — trv-science.ru

 

На самом деле, согласно указателю научных цитат WoS (Web of Science), за период с 1900 по 2017 год индекс цитирования научных работ Лысенко равен нулю, и ни одной его работы нет в этой базе данных.

 

«Т. Д. Лысенко, как и Ж. Ламарк, философски предугадал (выделено мной. — Н. Х.-Б.) то, что откроют только через много лет». «Гипотеза Ж. Ламарка о наследовании приобретенных признаков, которую отстаивал и Т. Д. Лысенко, молекулярной биологией признается возможной и даже важной». Животовский имеет в виду эпигенетику. На это достаточно парировать двумя фразами. Считать Лысенко предтечей эпигенетики — всё равно, что провозглашать алхимиков провозвестниками трансмутации химических элементов, ядерной физики и радиохимии. Эпигенетика невозможна без генетики, а Лысенко отрицал существование генов.

 

В 1990-х годах в библиотеке Стэнфордского университета Животовский наткнулся на сборник трудов Международного симпозиума по яровизации и фотопериодизму, состоявшегося в 1948 году в США (Whyte, Murneek, 1948). Авторами числятся 15 ведущих мировых специалистов по физиологии растений. Животовского, очевидно, буквально околдовал тот факт, что книга открывается копиями фронтисписа с портретом Т. Д. Лысенко и титульного листа его «основного научного труда» «Теоретические основы яровизации», опубликованного в 1935 году. Портрет сопровожден якобы хвалебным панегириком Эрика Эшби (Eric Ashby).

 

244-0249.jpg @ trv-science.ru [кеш]

И вот что на самом деле писал Эшби, без купюр: «Когда предварительная обработка зерна низкими температурами… оказалась большой неудачей, Лысенко ловко заменил ее другой предварительной обработкой, которая явилась фактически испытанием на всхожесть, но которая появилась под его именем в декретах весеннего сева в 1945 году и 1946. Он крестьянский демагог (выделено мной. — Н. Х.-Б.). Всё, что он говорит им, принимается.

И он олицетворяет диалектический материализм в действии; он обеспечивает практическую философию колхоза. Если бы большевики не верили, что человек может переделать свои урожаи, свой скот и даже самого себя, они не были бы там, где они находятся сегодня. Миссионеры этой веры должны быть менее изощренными, чем средний лощеный и хорошо образованный академик. Это, на мой взгляд, одна из причин, по которой Лысенко и его школу спокойно терпят" (Ashby, 1947).

 

В этой книге работы Лысенко фактически обсуждает только Уайт (R. O. Whyte) в своем вводном обширном и всестороннем обзоре истории исследований по яровизации, причем довольно критически и скептически (вопреки мнению Животовскаого). В частности, Уайт приводит недвусмысленное мнение Максимова, присланное в ответ на свой запрос: Максимов (1934) заявил, что возникших сомнений и противоречий достаточно, чтобы показать, что теория Лысенко далека от окончательной формулировки: «Один исследователь или группа исследователей вокруг него [Лысенко], конечно, не в состоянии решить все самые сложные проблемы физиологии развития» (с. 9). Несколько следующих цитат из этого обзора не оставляют сомнений в истинной критической оценке зарубежными авторами работ Лысенко: «Следует отметить, что Лысенко предположил, что низкая температура, используемая в методе яровизации, является обязательным требованием для определенной фазы развития; только когда это требование выполнено, семена, рассада или растение могут перейти к следующему этапу. Эта строгая последовательность резко критиковалась физиологами в других странах» (стр. 8).

«Хотя мы согласны с тем, что условия обработки, изложенные Лысенко, практически правильны, считается, что подобные эффекты могут быть достигнуты при других температурах и что при подходящей корректировке условий роста и развития яровизация может быть полностью исключена».

«Установлено, что условия окружающей среды после посева регулируют ход и темпы развития больше, чем предшествующая яровизация, поэтому считается, что трудно провести надежное сравнение результатов яровизации различных сортов. Сокращение времени, затрачиваемого на цветок, можно легче получить с помощью фотопериодического последействия, хотя, как говорят, это приводит к снижению выхода. Розенбаум не рекомендует ни яровизацию, ни фотопериодическую индукцию соевых бобов для использования практического фермера или селекционера в Германии» (с. 17).

Уайт подробно излагает результаты зарубежных авторов по проверке результатов и выводов Лысенко. F. G. Gregory и O. N. Purvis (их портреты также представлены в сборнике) в 1930-е и 1940-е годы провели тщательные полевые испытания по яровизации с зерновой пшеницей, ячменем и овсом (по два сорта каждого), следуя инструкции Лысенко и Долгушина для агрономов. На площади 0,6 акра (= 2428 м2 = 0,24 га) был проведен полный факторный эксперимент, в котором каждая обработка повторялась восемь раз, давая все 960 (6×10×2×8) делянок. Такой план эксперимента обеспечивает простоту и надежность статистической оценки параметров и уменьшает влияние погрешностей отдельных измерений на эти оценки. В этом эксперименте был достигнут высокий уровень точности статистических оценок (стандартная ошибка SE среднего урожая на акр составила менее 2% от среднего).

Было показано, что эффект яровизации на урожай зерен не превышал 10% для сортов ячменя, 5% для овса, но не было никакого влияния на яровую пшеницу, и статистически значимыми были только результаты с двумя сортами ярового ячменя (с. 28).

Выводы, к которым приходит Уайт в этом своем обзоре:

«Исследования биологических процессов, связанных с яровизацией, почти достигли своего предела, особенно после очень тщательных исследований Gregory и Purvis. До тех пор, пока их гипотетический источник не будет обнаружен и его природа не будет определена, не следует ожидать успехов в этом направлении. Также не представляется вероятным, что метод яровизации сам по себе станет широко использоваться, за исключением, возможно, некоторых районов в таких странах, как СССР или Индия, где условия засухи или наводнений делают разницу в созревании на несколько дней раньше желательной целью. В странах, которые не испытывают экстремальных условий, низкотемпературная обработка не будет использоваться, а будут найдены лучшие генотипы, и поэтому она будет ограничена генетическими или аналогичными исследованиями; или в производстве садовых культур, где немного более раннее созревание может повысить экономическую отдачу».

 

Марр обладал «замечательным талантом проповедника, пророка, если угодно шамана; многие его сочинения напоминают камлания» [10]. И Лысенко «...в 1950-е годы производил завораживающее действие. Он обладал даром кликушества», заставляя «воспринимать как откровение любой вздор» [9]

 

Сталин, будучи мастером политического театра, порой резко порывал со своими фаворитами, подвергая опале, напускал на них критиков. Но иногда он и сам выходил на сцену. Так, в своей статье «Марксизм и вопросы языкознания», вышедшей 20 июня 1950 г. в «Правде», он разумно критиковал тезис Марра о классовости языка, а монополию его учения называл «аракчеевским режимом» в науке [10]. Тотчас же все советское языкознание повернулось на 180 градусов. Сталин намеревался сходным образом низвести и другого высоко вознесенного кумира, фимиам которому превысил пределы. В 1952 г. в «Ботаническом журнале» вдруг вышли две статьи с критикой Лысенко по вопросу внутривидовой борьбы. Статью генетика Н.В.Турбина Сталин прочел в рукописи, подав реплику: «Товарища Лысенко нужно научить уважать критику» [5]. Но Сталин умер и низвести вознесенного кумира не успел. А если бы успел, это помешало бы современным воздыхателям о периоде господства Лысенко.

 

Самый яркий пример полного пренебрежения к принятым в опытном деле правилам сбора материала и его анализа касается оценки эффективности яровизации для повышения урожайности. Лысенко проводил проверку не на опытных делянках, а анкетно-вопросным методом. Сотни колхозов и совхозов получали анкеты, которые заполнялись агрономами и председателями (без всякой ответственности за вписанные цифры) и отсылались назад. «Однако в условиях раздувавшихся вокруг яровизации шума и рекламы, в условиях борьбы с “антияровизаторами”, причислявшимися к кулакам, в условиях нажима сверху большинство председателей и агрономов предпочитали проставлять в анкетах цифры небольших прибавок. Отрицательные результаты обычно замалчивались» [8, 9]

 

Но в книге нет авторской оценки негодности методики Лысенко, есть лишь размытое упоминание, что Лысенко считал важными для с/х практики только те факты, которые проверялись в поле на большом материале. Именно в этом свете становится понятной полемика между агробиологами и генетиками (с.31).
Этот вопрос подробно разбирает Любищев, как специалист в биометрии, показывая, что размеры делянок мало влияют на достоверность опыта. Опыт без повторов на 100 га будет менее достоверен, чем опыт с десятикратной повторностью на небольших опытных участках. Большие площади вполне могут отличаться по ряду особенностей [7, 8].

 

Заслугой Лысенко в физиологии растений можно считать модификацию известного ранее агроприема холодового воздействия, его широкое применение и введение термина «яровизация». Он вошел в научный обиход в прямом переводе (vernalization). Что касается существа феномена яровизации, то в статье Уайта по поводу Лысенко ясно сказано: «Необходимо признать, что это был период догматических утверждений, преувеличенных или плохо обоснованных высказываний, неясных методов и неполного понимания фундаментальных биологических принципов». Яровизация, считал Уайт, всего лишь один аспект в обширной области физиологии развития, при этом «большинство исследователей вне России отказались признать какую-либо коммерческую ценность яровизации» [3]. А ведь именно вера в яровизацию как чудо повышения урожайности и была основой для властной поддержки Лысенко. В трудах симпозиума есть большая статья о гормональной регуляции роста и развития растений. Однако исследования в этой области ботаников Н.Г.Холодного и М.Х.Чайлахяна школа Лысенко отвергала и третировала: «Гормональная теория — это тот же морганизм-менделизм, то есть тот же формализм и метафизика в биологии» [8, с.272].

Теперь понятно, как воспринимались ранние работы Лысенко и какая вокруг этого была сложная научная и ненаучная ситуация [3, 7—9, 14]. Метод яровизации в модификации Лысенко (сам феномен был открыт не Лысенко) обсуждался и разрабатывался в СССР с позиции регуляции и ускорения роста и развития растений и как агроприем (его широко применяли в СССР для повышения урожайности под натиском Лысенко и поверившего в сие чудо Наркомзема). Именно первый аспект яровизации Вавилов позитивно оценил (сообщение на VI Международном генетическом конгрессе в Итаке; США; 1932 г.) и затем поддерживал Лысенко вплоть до 1935 г. Яровизация давала возможность выращивать и использовать в селекции сорта и виды растений из южных районов, которые не вызревали при обычных условиях в средних и северных широтах.

Об этом Любищев ясно писал еще в 1953 г. Заслугой «раннего Лысенко» (до 1934 г.) Любищев считал и ясное разграничение яровизации и световой стадий, а также положение, что в потомстве двух позднеспелых сортов можно получить раннеспелый. Известный норвежский историк (физиолог растений по первому образованию) Н.Ролл-Хансен справедливо заключает: «Ранние работы Лысенко, несмотря на их очевидную слабость, которая ретроспективно очевидна, вполне соответствовали стандартам того времени, и даже авторитетные советские биологи нашли их интересными. Эти работы пользовались признанием даже после того, как взгляды Лысенко на генетику были осмеяны»

 

Успехи в истолковании яровизации произошли в последнее время в рамках эпигенетики и контроля генной активности. В каждом феномене регуляции процессов развития (в данном случае в переходе растений с вегетативной фазы на генеративную) выделяют триаду:

— ключевой ген, способный к переключению своего состояния без изменения структуры; выяснение механизма переключения на уровне транскрипции, трансляции, изменения метилирования участков ДНК и структуры хромосом;
— сигнал, который переключает ключевой ген и может быть экзогенным (температура, световой режим) или эндогенным (генный или хромосомный балансы);
— способность передавать переключения в ряду клеточных поколений.

В понимании яровизации прогресс был достигнут, когда у модельного растения арабидопсиса выделили ключевой ген flc (flowering locus С). Степень активности гена и уровень белка FLC определяет ход цветения. Активный ген flc у озимых линий блокирует цветение. Холод понижает активность гена и содержание белка FLC, изменяются межгенные отношения, где задействованы и другие гены, чувствительные к холоду и фотопериоду. Часть из них — это ДНК-связывающие белки, так что изменение состояния участков ДНК передается в ряду клеточных поколений. У злаков принципиально сходная система. Но она включает три гена яровизации vrn1, vrn2, vrn3, которые связаны плюс-минус взаимодействиями и работают в системе с обратными связями

 

Ильюшин, Алексей Антонович — Википедия

Алексе́й Анто́нович Илью́шин (7 (20) января 1911, Казань — 31 мая 1998, Москва) — российский советский учёный в области механики сплошных сред, член-корреспондент АН СССР (1943), действительный член Академии артиллерийских наук (1947), лауреат Сталинской премии первой степени (1948). Автор трудов по теории упругости и газодинамике, один из основоположников деформационной теории пластичности, динамики пластических и вязкопластических сред. А. А. Ильюшин родился в Казани, в семье служащего торговой фирмы Антона Никаноровича Ильюшина (1881—1940), уроженца деревни Конопленка Ельнинского района Смоленской губернии. //  Дальше — ru.wikipedia.org

 

В период ректорства в ЛГУ А. А. Ильюшину пришлось работать в сложной обстановке: был расстрелян его предшественник А. А. Вознесенский, в университете продолжались возглавляемые зав. кафедрой дарвинизма ЛГУ И. И. Презентом гонения на биологические науки. А. А. Ильюшину удалось так направить ход научной работы (он предложил И. И. Презенту оформить письменно план его научной работы на будущий год), что через год тот был вынужден подать заявление об уходе по собственному желанию (иначе ему предстояло разбирательство, как не выполнившему план научной работы). Уволенные под нажимом И. И. Презента сотрудники ЛГУ были восстановлены на работе (по свидетельству ученика А. А. Ильюшина — В. Н. Кузнецова, после этого портрет Ильюшина висел у биологов «вместо Дарвина»). Когда на философском факультете группа молодых сотрудников обвинила руководство в троцкизме, Алексей Антонович организовал дискуссию с приглашением секретаря горкома партии. Выяснилось, что обвинители слабо представляли себе, что такое троцкизм и в своих выступлениях повторили некоторые тезисы троцкизма.

 

Гипотеза. Наследственные признаки закодированы в гигантских полимерных молекулах — белках. Из этих молекул состоят хромосомы, а ДНК является лишь добавкой. Белки могут самокопироваться, размножаться и передаваться от клетки к клетке, от поколения к поколению. Вместе с ними передаются и все признаки организма.

К мнению, что гены — это белки, в первые десятилетия прошлого века склонялось большинство ученых. Никто не верил, что ДНК может кодировать наследственную информацию: состав молекулы казался слишком простым для такой сложной задачи. Идея пришла из XIX века. Еще толком не была установлена роль хромосом в наследственности, а классик генетики Эдмунд Бичер Уилсон заявлял в своей книге, что гены состоят из белков. В следующем издании, впрочем, он уже говорил, что самое главное в наследственности — нуклеиновые кислоты.

Самую подробную гипотезу сформулировал русский биолог Николай Кольцов. В 1927 году он обнародовал свою идею двухцепочечного белка — основы хромосом. На белках, как на матрице, собираются их точные копии: маленькие молекулы из раствора сначала выстраиваются вдоль родительской молекулы, а затем химически сшиваются — таким образом гены передаются по наследству.

...Сама идея копирования молекул наследственности оказалась верной, только позже выяснилось, что копируется молекула ДНК, а не белка.

В 1944 году микробиолог Освальд Эйвери и его коллеги из Института Рокфеллера в Нью-Йорке перенесли ДНК от одной бактерии к другой и вместе с ДНК передали наследственные свойства. Сам Эйвери тогда писал, что это было совершенно неожиданно для него, так как все предполагали, что носителями генов являются молекулы белков.

 

Вспоминаю слова крупнейшего нашего биохимика и физиолога растений Андрея Львовича Курсанова, сказанные им после моего доклада:
— Нет, как хотите, а генетическую концепцию о наличии в клетке программы в виде системы генов я понять не могу.
Он пытался внушить мне мысль, что обмен веществ в клетке — это самоупорядоченный закономерный процесс, который не нуждается ни в каких структурных программирующих элементах в виде генов.