Институт статистических исследований и экономики знаний НИУ ВШЭ анализирует данные о структуре внутренних затрат на исследования и разработки по источникам финансирования в Российской Федерации и ведущих странах мира.
Основным источником финансирования исследований и разработок (ИР) в России являются средства государства — их доля в общем объеме внутренних затрат на ИР в 2019 г. составила 66,3% (табл. 1). В предыдущие годы данный показатель имел более высокие значения (от 67 до 70,3%), за исключением 2017 г. (66,2%). Абсолютная величина затрат на выполнение ИР за счет средств государства в 2019 г. достигла 752,3 млрд руб., увеличившись на 5,1% (в постоянных ценах) по сравнению с предыдущим годом, что не компенсировало снижения за 2018 г. (-8%).
Радиобиология если и жива, то только по инерции. Притом осуществлялось это истаивание наипростейшим способом. Радиобиология — наука преимущественно экспериментальная, и ее лишили главного средства функционирования — облучательских гамма-установок, без которых полноценный эксперимент невозможен; есть рентгеновские установки, но они лишь подспорье (это почти как шахтеру вместо угольного комбайна предложить кайло). Что же произошло? Они износились? Нет, их просто демонтировали. Медикам и военным оставили, а всем прочим — нет.
Недавно с помощью Совета РАН по проблемам радиобиологии удалось провести анкетирование радиобиологических центров России (в том числе и других ведомств) на предмет потребности и наличия у них гамма-установок. Из примерно полутора десятков ответивших подавляющее большинство сказало «да» (необходимы) и «нет» (закрыты, демонтированы). А на вопрос «Почему?» ответили: Ростехнадзор сказал «не положено» или денег нет на содержание. При этом особенно впечатляющим оказался тот факт, что в первую очередь «лишенцами» оказались институты системы РАН (им особенно не положено), хотя и в других ведомствах картина далека от благополучия. На вопрос анкеты «Как же вы работаете?» ответы: «Возим облучать к более удачливым коллегам, в онкодиспансере, у физиков». Профессор А. И. Газиев из Пущинского центра в 2000-х годах костьми ложился, пытался создать Центр коллективного пользования (одна установка вместо прежних пяти), заручился поддержкой Отделения биологических наук, не преуспел и уехал в Калининград читать лекции.
Игорь Черняк, «АиФ»: Александр Михайлович, год заканчивается, можно подводить итоги. Но сначала главный вопрос: российская наука сейчас находится на спаде или на подъёме?
Александр Сергеев: Если брать тенденцию, то мы постепенно сдаём свои позиции. Остаётся всё меньше направлений, где мы не то что являлись бы лидерами, а даже работали бы на конкурентных позициях. Но в этом ничего удивительного, тут всё банально: это вопрос недофинансирования. На днях встречались с Дмитрием Николаевичем Чернышенко, он новый куратор академии наук от правительства, и тоже обсуждали ситуацию. Очень надеемся, ему с нашей помощью удастся привлечь недостающие средства в науку.
Вот некоторые цифры. У нас на науку сейчас тратится 1,1% ВВП. Если сравнивать со странами — экономическими лидерами из первой пятёрки, куда мы так стремимся, или даже десятки, то это всё страны наукоориентированные. И там показатели другие: 2, 3, 4%. В странах, делающих ставку в своём развитии на новые технологии, например в Израиле, на науку тратят больше 4% ВВП. Очень высокие параметры у Швейцарии, Южной Кореи. Все эти страны выделяют на науку в 3-4 раза больше (если оценивать в процентах от ВВП), чем Россия.
Когда в 1996 году был принят закон о науке, по которому мы до сих пор живём, в нём этот параметр был также указан на уровне 4% ВВП. Но в начале 2000-х эту статью изъяли. Стали появляться новые стратегии, там цифры были более скромные, но и они не выполнялись. Президент страны ещё в 2012 году издал указ о том, что к 2015-му уровень финансирования науки у нас должен быть в размере 1,77% ВВП. Но его не достигли даже к 2020-му, по-прежнему имеем 1,1%.
— То есть у нашей науки две беды: помимо гигантского недофинансирования, ещё и извращённые пропорции?
— Да, это наша большая головная боль. Мы ведь живём в капитализме, где никто с промышленника не спросит: «Ты почему в науку деньги не вкладываешь?» Он ответит: «Мне это невыгодно». А что ему выгодно? Чаще — купить готовую технологию за рубежом и построить новый завод. Завод будет давать прибыль и налоги в бюджет. Промышленник скажет: «Пусть государство из этих налогов науку финансирует». А государство ответит, что и так даёт вдвое больше бизнеса.
Получается замкнутый круг, из которого наука исключена. Стоит красивый новый завод, крупнейший в Европе, и вроде бы надо всем порадоваться. Но если там ничего нашего нет и наша наука не востребована, то как «извращённую пропорцию» изменить?
— Какие ещё вы видите болевые точки российской науки?
— Серьёзная проблема — устаревшая приборная база. Все передовые результаты фундаментальных исследований получаются на современном оборудовании. Если у вас в лаборатории стоит старый прибор (10-12-летний возраст для многих приборов — очень большой срок), вы с его с помощью, попросту говоря, не померите то, что ваш коллега за рубежом сможет измерить на новом.
Нацпроектом «Наука» на обновление приборной базы ведущих научных организаций страны предусмотрено 89 млрд руб. Это около 1 млрд евро — годовое финансирование лишь одного крупного европейского университета. А мы на все наши институты и университеты планируем столько же потратить за 6 лет. К сожалению, с академией наук мало советуются при определении и распределении финансовых ресурсов на науку. Вы не поверите, о нацпроекте «Наука» мы в РАН узнали из СМИ. Академию наук никто даже не пригласил обсудить: а что, собственно, нашей науке надо?
— На недавнем заседании Госдумы прозвучали цифры, которые меня поразили: сегодня в Китае в 6 раз больше исследователей, чем в России, в США — вдвое. Хотя вроде бы ещё недавно всё было наоборот. Почему же, несмотря на усилия властей, молодёжь не идёт в науку?
— Вы правы, это ещё один важный вопрос. По полному числу исследователей мы занимаем достойное 6-е место в мире, но по относительному — находимся в четвёртом десятке. У нас сейчас на 10 тыс. занятого в экономике населения приходится 56 исследователей. В Германии, Японии, Франции — около 100, в Корее и Швеции — около 150. Китай — абсолютный лидер по полному числу учёных, которое там за 20 лет выросло втрое. У нас же за это время сократилось процентов на 20.
— Есть статистика, сколько учёных уехало за границу?
— Такой точной статистики нет, и получить интересующие данные, например, из Росстата или ФНС затруднительно. Это же не просто факт пересечения государственной границы. Многие уезжают, оставаясь числиться в родных институтах и в российских налогоплательщиках. И институт его держит, потому что выгодно: учёный за границей опубликовался, поставил родной институт как второе место работы — и вроде как хорошо, перед министерством можно отчитаться, что есть публикация в престижном журнале. А на самом деле человек работает за рубежом, результат получен в зарубежной лаборатории, и воспроизвести его здесь, на нашем оборудовании, мы не можем.
Если брать подушевое финансирование, то есть денежное обеспечение одного рабочего места в академическом секторе наук, то получится, что в Китае на это тратят в 8–10 раз больше, чем у нас. Поэтому многие говорят: как только и мы начнём так же финансировать нашу науку, всё и у нас заработает.
Но при этом упускается очень важный момент. Ещё в 2000-е годы Китай в науку не вкладывался вообще. Они совершали свой рывок в экономике, наращивали ВВП – до 15% годового роста! А сейчас, когда они действительно разбогатели, по паритету покупательной способности обогнали США, вышли на лидирующие позиции в мире, они стали очень большие средства вбрасывать в науку.
У нас, к сожалению, ситуация в этом смысле неблагоприятная. Наша экономика пока не может двигаться вперёд такими темпами. И что же, мы должны ждать, пока она выйдет на темпы развития выше среднемировых, и только после этого раскручивать науку? Это не пройдёт! Нет у нас для этого времени.
Разговаривая недавно с китайскими коллегами, я спросил, что является причиной их успеха. Ответ был такой: «Залог нашего успеха прост – мы сохранили в системе нашей науки то, что вы нам помогли сделать в 1950-е годы, организуя всё по вашему образу и подобию».
Понимаете, они это всё сохранили и теперь только поднастраивают под соответствующие экономические моменты развития страны. Наверное, в каком-то смысле это нам урок. Вместо того чтобы проводить многочисленные реформы в академическом и образовательном секторе страны, быть может, проще систему, которая состоялась, поднастраивать? А реформы, которые сбивают с набранного темпа, действительно заменить на эволюционное развитие?
Ученый Анастасия Проскурина сообщила президенту о попытке замаскировать фактические низкие зарплаты научных сотрудников переводом их на полставки.
Путин попросил главу Минфина прокомментировать ситуацию. Силуанов ответил, что ученые получают заработную плату на уровне двукратной по региону. Проскурина работает на полставки, поэтому ее доход ниже. Ученый заявила, что предложение о переходе на полставки поступало, но при сохранении полного рабочего дня.
«Я не перешла, позиция нашей лаборатории была принципиальной: мы не пошли на эти уловки, ухищрения и подтасовки, но многие были вынуждены», — отметила Проскурина. Она также рассказала, что ее полная ставка в настоящее время составляет 25 тысяч рублей в месяц.
В ходе заседания президентского совета по науке и образованию молодая ученая из Новосибирска Анастасия Проскурина рассказала главе государства, что ее зарплата старшего научного сотрудника составляет 25 тыс. рублей, а вместе с надбавками - 32 тыс. рублей. При этом она рассказала, что после указа президента о доведении зарплат научных сотрудников до 200% от средней зарплаты по региону ученым предложили перейти на полставки, чтобы выполнить это указание в рамках существующих бюджетов.
В ответ Путин поинтересовался у Силуанова, насколько были увеличены средства на повышение зарплат ученых. В свою очередь, глава Минфина доложил, что "по Новосибирской области ученые обеспечены заработной платой на уровне двукратной по региону". Он также обратил внимание на слова Проскуриной, что она работает на полставки.
Проскурина, тем не менее, заявила, что руководство ее института предложило сотрудникам перейти на половину ставки, но они отказались, и таким образом зарплату в 25 тыс. рублей она получает за работу на полную ставку.
Тогда Путин поинтересовался у губернатора Новосибирской области Андрея Травникова размером средней зарплаты в его регионе. Услышав доклад, что она составляет 39 тыс. рублей, президент заметил, что в таком случае Проскурина должна получать 78 тыс. рублей.
"Антон Германович, если вы говорите, что у вас информация о том, что у них там 200% от среднего по региону (размер зарплаты - ИФ), то где деньги, Зин?" - обратился он к главе Минфина.
"Давайте вы там вместе с Фальковым займитесь-ка этим делом, хорошо? Не только по Новосибирску, но и по другим регионам", - добавил Путин.
Он также обратился и к Проскуриной: "Если вас будут за наш сегодняшний диалог как-то пытаться ущемлять, сразу позвоните в администрацию президента, и я с вами переговорю по телефону, соединюсь".
Путин также попросил своего помощника Андрея Фурсенко связаться с Проскуриной и взять на контроль ситуацию с зарплатами ученым.
При решении вопросов, касающихся межкультурного взаимодействия, часто пользуются моделью Хофстеде. Модель оценивает культурные ценности общества по 6 измерениям, каждое из которых влияет на поведение и восприятие отдельных его членов. С помощью этой модели попробуем оценить какие подходы могут быть более а какие менее эффективны.
Гером Хофстеде возглавлял научно-исследовательский отдел IBM и разработал эту модель для улучшения межкультурного взаимодействия внутри транснациональной корпорации, сейчас она принята на вооружение по всему миру, а социологи провели исследования по этой модели для 93 стран. Модель позволяет формализовать различие в менталитетах разных народов и лучше понять их восприятие мира.
Нас сейчас интересует Россия.
Среди всех измерений обратим внимание на превалирующие - «Ориентация на будущее» и «Дистанция власти». Самый большой показатель в нашей культуре – «Избегание неопределенности»
Для всех культур с высоким показателем «Ориентация на будущее» характерна способность быстро принимать и отказываться от существующих традиций в зависимости от сложившихся условий. Члены таких обществ испытывают слабое влияние истории на принятие собственных решений.
Часто эти особенности можно использовать во благо. Во многом благодаря легкости в отказе от традиций, Россия быстро вырвалась в лидеры по развитости банковской инфраструктуры – люди легко отказались от традиции использования наличных денег в пользу более удобного безналичного расчета. По данным ЕЦБ только 21% всех расчетов местного населения проходит с помощью безналичных технологий, в то время как в России этот показатель достиг 60%.
Обратная сторона медали заключается в том, что общество невосприимчиво к воздействиям при помощи апелляции к историческим персонам и событиям. Примеры великих свершений прошлого по сути своей отражают традиционно сложившийся уклад, при котором престижно работать в той или иной отрасли или общество в целом считается успешным в каком-то деле. Из-за неустойчивости традиционных укладов такие примеры не находят искреннего отклика у людей. Лозунги и образы, использованные на агитации на примере ниже ( рекламный плакат юнармии ) производят впечатление только на людей, выросших и воспитанных в патриотически-центрированной системе ценностей.
Применение таких методов не играет на руку рекламодателя. Они скорее имеют обратный эффект демонстрируя оторванность организации от ценностей и мировоззрения своей аудитории.
Конструктивно подойти к вопросу мотивации молодых специалистов поможет второе доминирующее измерение – «дистанция власти». В культурах с высоким значением этого показателя чрезвычайную роль играет статус.
Мотивация, связанная с возможностью приобретения или потерей статуса, может пересиливать материальную составляющую. И именно этот факт следует использовать для привлечения специалистов. Если вы хотите, чтобы человек пошел работать к вам, нужно сделать чтобы работать у вас было престижно.
И здесь самое время вспомнить о самом сильном показателе нашей культуры – «Избегание неопределенности». Побороть эти тенденции очень тяжело даже на локальном уровне. Но это нужно делать.
Во-первых это имеет прямое отношение к статусу. Когда у человека нет возможности проявить инициативу и когда его начинания не получают развития в угоду выполнения плана - это сильно бьет по его самооценке. Такой сотрудник не будет чувствовать себя важным и нужным.
Во-вторых жесткое планирование в таких областях как наука и инновации – неэффективно. Некоторые темы исследований могут потерять свою актуальность за время инициации проекта. В области информационных технологий гибкие методы управления показали свою эффективность. И есть положительные примеры применения таких практик в области научных исследований.
Третий аспект, актуальный в первую очередь для молодых специалистов, это возможность заработать себе имя в мировом научном сообществе. В США,молодой выпускник понимает, что работая в Лос-Аламосе сможет заработать себе имя.
Выпускник, который поедет работать во ВНИИЭФ попадет изоляцию от сообщества. Человек, идущий на такую работу должен быть готов к тому, что широко известным ученым он стать, скорее всего не сможет. Не многие готовы пойти на это, имея альтернативы.
Потеря возможности общения с мировым сообществом в целом, сама по себе не привлекательна. Этот фактор тоже сильно отпугивает выпускников. Абсолютное большинство из которых легко готовы отказаться от некоторых карьерных возможностей в пользу сохранения за собой всех свобод. Важно понимать, что эти люди никогда не жили в закрытой стране и воспринимают те свободы общения и передвижения, которые они имели всю свою жизнь неотъемлемыми правами. И отказ от них в пользу места в организации с сомнительными перспективами видится им одной из наименее привлекательных возможностей после выпуска.
Вы хотите донести до военных, что а) «деды воевали» не работает и б) молодым нужно создавать удобства, а не отдавать приказы. Вы правда рассчитываете на успех такого выступления?
Важно понимать, что эти люди никогда не жили в закрытой стране и воспринимают те свободы общения и передвижения, которые они имели всю свою жизнь неотъемлемыми правами. И отказ от них в пользу места в организации с сомнительными перспективами видится им одной из наименее привлекательных возможностей после выпуска.