Kirill111> Лоза многое затирает. В том числе насчет двух ватников и .45 Томпсонов. Дескать, не пробивал два ватника патрон. При том, что поперечная нагрузка у пули 11.43мм выше, чем у пули макарыча.
Я этот отрывок не помню, но в данном случае всё зависит от дистанции до цели. В принципе, пистолетная пуля имеет плохую пробиваемость и у Томпсона малая начальная скорость. Поэтому не удивлюсь, если на расстоянии более 100 метров два ватника не пробьет. Ударить может сильно, но не пробить. Головка пули то не острая, а закругленная.
Kirill111> Леонид, Вы думаете никто ничего о Шемми не знает?
Ну Тевг например похоже не знает. И он не одинок.
Kirill111> Насчет маневренности. Шемми не мог развернуться на месте. Не забывайте.
Не забываю. Но в целом маневренность у Шермана была неплохая согласно оценке советских танкистов.
Militarist> А может это недоделанный Як-1, причем недоделанный во всех смыслах?
Kirill111> И тем не менее он был лучшим из того, что наши выставили в 41. К чему бы это.
К тому, что он мог быть гораздо лучше, особенно в плане доведенности конструкции. Пихнули сырой самолет в производство. Ну и приборов мог иметь немножко побольше тоже.
Militarist> Или может принятие на вооружение самозарядки СВТ, от которой очень быстро отказались после начала войны, когда была возможность принять на вооружение гораздо лучшую самозарядку Симонова? Окстись, Уран!
Kirill111> Чего???? Кто принял на вооружение винтовку симонова 41 года? Когдаааа?? Леонид, ау, вернитесь на землю.
Кирилл, ты чо? Где я написал, что самозарядка Симонова была принята на вооружение? Я написал что МОГЛИ принять на вооружение ибо она была готова, но выбрали СВТ.
Militarist> Что же касается французов, то там ситуация другая. Лесистость и расстояния как и бездорожье во Франции несопоставимы с тем что было в СССР. Поэтому немцам было гораздо проще блокировать окруженные французские воинские части.
Kirill111> Глупости. Там плотности войск выше, следовательно и предсказуемость, ожидаемость действий противника должна быть выше. Неслучайно немцы проявляли свои свойства лучшего управления именно на разреженных фронтах ВФ. И попробуйте это оспорить.
Оспорить? Запросто! Немцы осуществили такие же прорывы французского фронта как и советского. И точно так же рванули по французским тылам, круша всё на своём пути. Французские воинские части точно как и советские были обойдены и окружены. Но вырваться из окружения им было сложнее. Спрятаться в лесу и в болотах трудно. Немецкой авиации было гораздо проще держать под контролем их местонахождение, а немецким машинам (всех типов) можно было ехать по дорогам, а не застревать в песке и грязи как на российских проселках, раскисших после дождя. Опять же, расстояния несравнимы и от одного немецкого клина до другого расстояния в России побольше, чем во Франции и контролировать эти промежутки во Франции немцам было легче.
Kirill111> Алёёёё, Леонид. Вы отстали от жизни. Думаю, для вас будет новостью узнать, что СССРа давно уже нет. Уже 20 лет как.
СССРа нет, но дело его живет и процветает. По крайней мере в головах некоторых товарищей: от Агрессора до Тевга.
Militarist> Для пехоты тоже. Рожок перезарядить недолго, а вот когда диск заедает... это гораздо хуже.
Kirill111> Чем хуже? Сказав "А" надо говорить "Б".
Я не совсем точно выразился. Я имел в виду не перезарядить рожок, а сменить его на другой. Так как патронов в рожке меньше, чем в диске. А удобней он потому что надежней ибо не заедает как в диске, да и полегче будет. Неужто не читал, что бойцы предпочитали рожковый магазин. А насчет того чтобы заряжать на пару патронов меньше, неужели думаешь бойцы не знали? Кстати, снаряжать рожок патронами было тоже проще, чем диск.
Kirill111> ППШ для пехоты лучше, ППС - для связистов и танкосеков.
Чем ППШ лучше? Тот же патрон. Та же начальная скорость. Та же как минимум кучность, хотя помнится, когда-то читал, что у ППС даже лучше. Такая же эффективная дальность. Меньшая скорострельность только в плюс ППСу. Скорострельность ППШ явно чрезмерна. ППС значительно легче. Ну и наконец были пехотные части, в основном видимо Ленинградского фронта, целиком вооруженные ППС. Одного такого пехотинца я знавал. Я согласен, что для связистов и танкистов ППШ совсем уж плохо подходил, но в противоположность этому шедевр Судаева (который некоторые вообще считают лучшим пистолетом-пулеметом ВМВ) подходил и пехоте как нельзя лучше.
Militarist> Ну так явная чепуха написана. Одним махом всех побиваху.
Kirill111> Алё!!! Что там насчет осколочного действия у 2кг гранаты и у 6.2 кг ОФа?
А что, пушки батареи сгрудились одна возле другой или разбросаны по фронту хотя бы на полсотни - сотню метров друг от друга?
Militarist> Кирилл, сняли СВТ с производства или нет? Сняли.
Kirill111> Причины 2.5. "Ферганская пехота", а которой мы с вами говорили. Полупричина - из-за своих плохих качеств пехота вела слабый огонь своими силами "пехотя огня не ведет, атаки немцев отбиваются артиллерией" (с). меньше тратилось ресурсов на моську. И лендлизовский порох, имевший иную кривую давления, с которым автоматика хуже работала.
Плохо понял твой ответ. Насчет пехоты, то в начале ВОВ и тем более в Финскую пехота была рязанская, а не ферганская. Если пехота плохо огонь вела, значит плохо учили. А вот отказы винтовки в бою крайне нежелательны. И какие могли быть ленд-лизовские пороха в Финскую?
Самозарядные винтовки перед ВОВ.
В.Н. Новиков «Накануне и в дни испытаний» Москва: Политиздат, 1988.
Вопрос о замене обычной винтовки автоматической возник много лет назад. Первые автоматы конструкции старейшего русского оружейника В.Г. Фёдорова были выпущены на Ковровском оружейном заводе еще в 1925 г. Это был завод нового типа, построенный уже в годы советской власти с размахом, расчетом на будущее и оснащенный новейшим по тем временам оборудованием. Позднее, такая винтовка была создана под названием – автоматическая винтовка Симонова образца 1936 г или АВС-36. Она даже выпускалась серийно в Ижевске. Однако вскоре пришли к выводу, что такая винтовка расходует слишком много боеприпасов и при интенсивной стрельбе нагревается так, что это мешает прицеливанию и меткость стрельбы резко падает. Поэтому решили сделать винтовку самозарядной, то есть стреляющей не очередями, а одиночными выстрелами, но без перезаряжания.
Одним из важных показателей был вес оружия. Все хотели, чтобы самозарядная винтовка была не только удобной и надежной, но и лёгкой. Сталин лично следил за ходом разработки опытных образцов. Он часто повторял: «Стрелок с самозарядной винтовкой заменит десятерых с обычной винтовкой». Безусловно, скорострельность оружия значительно повышалась. Можно было производить до 20-25 прицельных выстрелов в минуту. Бойцу не надо было перезаряжать винтовку после каждого выстрела, на что тратились усилия и время, а также он не терял из виду цель. В общем преимущества были как будто очевидными.
И вот испытания. Лишь две самозарядные винтовки выдержали их: Токарева и Симонова. Какой из них отдать предпочтение было не ясно. Чаша весов колебалась. Винтовка Токарева была тяжелее, но при проверке на «живучесть» в ней случилось меньше поломок. Винтовка Симонова была изящной, легкой и по многим показателям превосходила токаревскую. Но она дала сбой: поломался боёк в затворе. Эта поломка свидетельствовало лишь о том, что боёк был изготовлен из недостаточно качественного металла. Однако это, по сути, решило исход спора. Сыграло роль и то, что Токарева хорошо знал Сталин, а имя Симонова ему мало что говорило. Кроме того, у симоновской винтовки признали неудачным и короткий штык, похожий на тесак. В послевоенных автоматах он завоевал полную монополию, а тогда некоторые считали, что в штыковом бою лучше драться граненым и длинным штыком старого типа. Вопрос о самозарядных винтовках рассматривался на заседании Комитета Обороны. Лишь Ванников отстаивал винтовку Симонова, доказывая её превосходство.
Он вспоминал: «Сталин в ходе дискуссии давал возможность всем высказаться, а своего мнения не высказывал, ограничиваясь лишь вопросами к выступавшим. Меня он слушал внимательно, а вопросы его были столь благожелательны, что принятие моей точки зрения казалось мне несомненным, хотя отстаивал её я один. Каково же было моё удивление, когда Сталин предложил принять на вооружение винтовку Токарева. У меня невольно вырвался вопрос: Почему же? Сталин ответил: Так хотят все».
К производству самозарядной винтовки Токарева приступили на Тульском оружейном заводе, а в 1938 г и на Ижевском. Она оказалась твердым орешком. Сразу же выявились отдельные недостатки как в конструкции, так и в технологичности этой модели при её массовом производстве. Пришлось устранять их на ходу, а объем этих работ оказался весьма значительным.
После многих усилий туляки наконец начали поставлять токаревские самозарядки армии. Однако вскоре посыпались жалобы на то, что винтовка тяжела, громоздка, сложна в пользовании и бойцы зачастую стремятся от неё избавиться, предпочитая иметь старую винтовку Мосина. А так как уже шла Финская война, то дело приняло острый оборот.
Ванникова вызвали в Кремль, где Сталин встретил его вопросом: «Почему приняли на вооружение токаревскую винтовку, а не симоновскую?» Ванников напомнил, как было дело, но в ответ услышал раздраженное: «Вы виноваты. Вы должны были внятно доказать, какая винтовка лучше, и вас бы послушали. Почему вы допустили, что у нас такой длинный тесак?»
Борис Львович промолчал. А Сталин сказал: «Надо снять с производства винтовки Токарева и перейти на винтовки Симонова, а тесак взять самый малый, например австрийский».
Б.Л. Ванников был поражен этими обвинениями, но понимал, что оправдываться и возражать было бы неуместно. Однако он знал к каким последствиям приведет предложение Сталина и считал необходимым попытаться предотвратить его.
«Прекращение производства токаревских винтовок, - сказал он, - приведет к тому, что у нас не будет ни их, ни симоновских, т.к. выпуск последних можно начать не ранее чем через год-полтора».
Сталин подумал, согласился и отказался от своего намерения. Он предложил взамен конструктивно улучшить винтовку Токарева, главным образом в части снижения веса, и уменьшить тесак, сделав всё это без замены большого кол-ва технологической оснастки.
Конструкторы и технологи подробно изучили каждую деталь Токаревки, чтобы облегчить её и улучшить, как сказал Сталин – приблизить её к винтовке Симонова. Все конструктивные изменения направляли главным образом на снижение веса деталей. Но внедрить их, не меняя автоматики, было нелегко. Поэтому детали облегчали, в основном, просверливая в них отверстия, увеличивая фаски и т.д. Деревянную же часть утончали. Битва шла за каждый грамм.
В конце 1938 г Ижевскому заводу поручили начать выпуск самозарядных винтовок Токарева. До этого там выпускали автоматическую винтовку Симонова и этот опыт пригодился. Однако, хотя Токаревка была одобрена военными, при изготовлении к ней все время предъявлялись всё новые требования. Это касалось прежде всего уменьшения веса. В Ижевске это происходило менее болезненно, чем в Туле, т.к. металлургическая база в Ижевске была сильнее. Но хлопот все же хватало. Нескончаемые конструктивные и технологические изменения создавали большие трудности.
В конце 1939 г на Финском фронте у одной из винтовок лопнула пружина, подающая патроны из магазина в ствольную коробку. Оказалось, что пружина лопнула при морозе в 40 градусов. Выяснилось, что сталь, из которой изготовлялась пружина, при 40 градусах теряет 20-30% прочности. После этого мы использовали сталь, не терявшую прочности даже при самых низких температурах.
Стр. 73 – (С выпуском самозарядок Токарева что-то не ладилось). Делали 600 в сутки, а требовалось 1500 штук. Константин Николаевич Руднев, главный инженер завода, прямо сказал, что военные не удовлетворены винтовкой и поэтому вместе с Федором Васильевичем Токаревым продолжают вносить изменения в отдельные детали, что нарушает ритм производства. «Работаем, как говорится, на нервах,» - закончил Руднев откровенно. Я поделился опытом ижевцев в преодолении трудностей с этой винтовкой, которая, конечно, проигрывала в сравнении с винтовкой Симонова, но не нам тут было решать. Попытка облегчить токаревку (а такая задача, как известно, была поставлена) ни к чему хорошему не привела. Это породило много дополнительных трудностей, которые так и не удалось преодолеть до конца. К счастью, война сама внесла в это дело свои коррективы. Внимание к этой винтовке со стороны военных ослабло, т.к. бойцы предпочитали обычную винтовку самозарядной и к тому же армия быстро насыщалась пистолетами-пулеметами. К исходу 1942 г производство токаревских самозарядок прекратили.
В этой же книге о “мудром” размещении оружия накануне войны.
Как же получилось, что в армии образовалась острая нехватка винтовок, значительный запас которых был создан до войны? Почему стал вопрос о шестикратном увеличении их выпуска в Ижевске? Была ли виновата в этом промышленность вооружений?
Вот что писал Б.Л. Ванников по этому поводу: «Недостаточным уровнем производства вооружения пытаются некоторые объяснить тот факт, что в начале войны сильно не хватало винтовок и вновь формируемые дивизии обеспечивались ими только на 30%. Но объясняется это другими причинами. Промышленность обеспечила армию винтовками в достаточном кол-ве». К началу войны только резервное кол-во винтовок составляло 8 млн. Нехватка винтовок не зависела от Наркомата вооружения. Велики были потери из-за неудачного для нас начала войны. Большие потери винтовок несла тогда наша отступавшая армия. Что же касается запасов винтовок, то они хранились в приграничных районах и были потеряны на первом же этапе войны. Винтовки оказались на складах где вскоре появился враг. Требование резко увеличить выпуск винтовок – реакция на эти потери. Вот только как их дать в нужных кол-вах? Русскую винтовку часто называют простой. И это так. Она проста в обращении. Но изготовить её не так просто. А от завода потребовали 12.000 винтовок в день!"
Militarist>Но тут ведь раскритиковали М16 за то, что она слишком чувствительна к грязи и наоборот превозносят АК за его нечувствительность.
Kirill111> Не в этом топике.
Да, не в этом? Ну и что? Просто это пример хороший. Наглядный.
Militarist>Ну и потом какие у тебя основания не доверять словам Ванникова о большом превосходстве самозарядки Симонова над СВТ?
Kirill111> См. дату сравнения. винтовка симонова 41 года - прообраз СКС. И появилась, когда в воздухе витала уже война. И не хотели под нее менять налаженное производство. Появись она в 38м, никто бы СВТхой не парился. Не с па?
Кирилл, ты чо? Они обе рассматривались одновременно в 1938 г на предмет какую из них запустить в серию и принять на вооружение. Обе винтовки к тому времени были готовы.
Militarist> И кстати, СКС-45 был великолепной самозарядкой. Я бы безоговорочно предпочел этот карабин Симонова Калашу.
Kirill111> Хозяин - барин. К чему СКС к СВТхе и 41 году?
Для общего развития. Если СКС был так хорош, то есть большая вероятность, что и самозарядка Симонова образца 1938 года тоже была неплоха.
Militarist> Вот что, кстати, говорил о Т-4 советский танкист, служивший на ней в РККА (из книги Барятинского “Средний танк Pz IV”: «По легкости управления я бы поставил на первое место немецкие танки Т-3 и Т-4, по маневренности - Т-34. ...
Kirill111> У вас очень избирательное цЫтирование. Вы выбираете только недостатки отечественной техники. и всегда только достоинства у ее аналогов.
Интересно, я здесь привел слова танкиста о преимуществе Т-34 над немецкими танками в маневренности, а ты меня упрекаешь в прямо противоположном. Где логика?
Кстати, хочу более основательно ответить на сравнение Вэйлом (Vale) дневников писателя Симонова с поэмой «Слово о полку Игореве» безвестного древнерусского летописца. Я уже ответил, что подобное сравнение совершенно некорректно. Но хочу ответить более доказательно. Тем более, что это не только о самом Симонове, там есть больше фактов о выходе из окружения и о бывших репрессированных военачальниках.
Конечно, Агрессор же предположил, что Василь Быков и Виктор Астафьев сошли с ума. Для таких “агрессоров” и Симонов сумасшедший. Они бы туда и Алеся Адамовича из Беларуси тоже записали. Но остальным, думаю, это не помешает прочесть.
Константин Симонов
РАЗНЫЕ ДНИ ВОЙНЫ
Дневник писателя
1941 год
Предисловие
О фронтовых дневниках К. Симонова «Разные дни войны»
«Я не был солдатом, был всего-навсего корреспондентом…». Это Симонов говорил в фильме «Шел солдат…» уже на закате жизни, когда подводятся итоги всему, что пережито. Но при этом нельзя не сказать, что каждый прочитавший «Разные дни войны» без труда вспомнит, сколько раз счастливое стечение обстоятельств спасало жизнь фронтовому корреспонденту Симонову. ... Надо ли говорить, что каждая командировка военного корреспондента в действующие части могла быть последней. Симонову повезло, когда он в июле сорок первого оказался внутри наших терпящих горькие поражения, беспорядочно отступающих в Белоруссии войск и чудом под носом у немецких танков оттуда выбрался. И в сентябре сорок первого, когда с ротой пехоты ходил в атаку, чтобы выбить высадившихся на Арабатскую стрелку немцев. И в сентябре сорок второго во время командировки в Сталинград, жестоко бомбившийся немецкой авиацией. Вот один из эпизодов этой командировки: «День был настолько тяжелый, что даже не лежала душа что-нибудь записывать, и я, сидя в окопе, только помечал в блокноте палочками каждый немецкий самолет, заходивший на бомбежку в пределах моей видимости. И палочек в блокноте к закату набралось триста девяносто восемь». Впрочем, этот ряд примеров читатели легко могут дополнить другими…
Я не случайно заметки о «Разных днях войны» начинаю с истока, с того, как, в каких обстоятельствах возникли эти дневники. Всю войну и потом после Победы фронтовики говорили о войне: «от звонка и до звонка». Симонов был корреспондентом центральной военной газеты «Красная звезда». 24 июня 1941 года он отправился в первую командировку в действующую армию — это было начало, — и видел штурм Берлина в сорок пятом и подписание Кейтелем в Карлсхорсте девятого мая безоговорочной капитуляции. Это был финал. За это время Симонов около тридцати раз ездил в короткие и продолжительные командировки на фронт.
Должность корреспондента «Красной звезды» открывала писателю очень широкие возможности для наблюдений, к тому же он обладал внимательным и зорким взглядом. Ему можно было встречаться и беседовать с большим количеством разных людей — от рядового солдата переднего края, которому даже КП батальона казалось тылом, до командующего фронтом, отвечающего за исход крупной операции. К должностным возможностям корреспондента, к популярности постоянно печатавшегося в пользовавшейся большим успехом «Красной звезде» автора надо прибавить и необыкновенного размаха славу поэта, открывавшую перед ним многие двери и вызывавшую к нему повышенный интерес. Когда 14 января 1942 г «Правда» напечатала его стихотворение «Жди меня», он сразу стал знаменитостью, обладателем одного из самых громких, самых притягательных литературных имен.
Он много ездил. Кому еще доводилось в течение нескольких недель побывать в самой южной и в самой северной точках огромного, пересекавшего всю европейскую часть страны фронта, а между этими двумя дальними командировками увидеть начало наступления наших войск под Москвой? Симонов беседовал с людьми разных военных профессий: артиллеристами и танкистами, саперами и разведчиками, летчиками и моряками… Он ходил на подводной лодке, минировавшей румынские порты, был в Феодосии, только что освобожденной от немцев нашим десантом. Он высаживался вместе с диверсионным отрядом моряков-разведчиков в тыл к немцам за Полярным кругом, видел, как квартал за кварталом наши части освобождали Тарнополь. Ему довелось побывать в осажденной врагом Одессе и на Курской дуге, в частях, прорывавших линию Маннергейма, на первой встрече советских и американских войск на Эльбе. Он видел первые освобожденные от гитлеровцев деревни и города, лагерь уничтожения Майданек, от которого стыла кровь.
Симонов был свидетелем наших позорных поражений летом сорок первого на западном фронте и весной сорок второго под Керчью, ожесточенных боев в Сталинграде и на Курской дуге, и тех сражений, где не сразу удавалось добиться успеха, как весной сорок пятого в Карпатах, и стремительно разворачивающегося в сорок четвертом нашего наступления в Румынии. Кому еще довелось видеть все это? А ведь я называю здесь еще далеко не все… Понятно, что подобный охват событий и людей войны — явление очень редкое, исключительное. Кто еще видел войну в столь широком пространственном, временном и человеческом измерении?
...Симонов, разумеется, отдавал себе отчет в том, что его дневники содержат многое, что не вошло, не могло войти в его произведения военных лет. Надо не забыть всего пережитого и увиденного — вот что заставляло его вести их, было главным стимулом. Уже после войны в одном интервью он сам говорил об этом: «Мысли о том, что дневники в первозданном виде можно будет напечатать, — такой мысли у меня не было. Просто хотелось не забыть, сохранить для себя в памяти пережитое. А как я это использую и что с этим будет, — я не задумывался над этим. Но было ощущение, что это важно и что я должен это записать».
Симонов обратился к своим военным дневникам в пятидесятые годы, в хрущевскую «оттепель», работая над первой книгой трилогии «Живые и мертвые»... Когда Симонову предложили к 20-летию Победы сделать доклад на пленуме правления московской писательской организации и комиссии по военно-художественной литературе при правлении Союза писателей СССР, он сказал, что посвятит его не художественной литературе, а некоторым коренным проблемам истории Великой Отечественной войны, от верного понимания которых, по его мнению, в немалой степени зависят и движение вперед литературы, и осмысление писателями этого очень трудного материала. Подготовка доклада стала для Симонова важным рубежом постижения истории войны, в том числе глубинных причин наших нежданных и постыдных поражений. Но время для такого выступления, опрокидывавшего многие существовавшие как незыблемые представления, оказалось крайне неблагоприятным. Незадолго до этого был смещен Хрущев, а пришедшие к власти новые правители страны начали проводить тихую, на первых порах скрытую, но неуклонную ресталинизацию. Истории войны это касалось прежде всего и больше всего: если воспользоваться формулой Герцена, ее сразу же стали сводить «на дифирамб и риторику подобострастия». Доклад Симонова вступал в резкий, принципиальный конфликт с официозными догмами и пропагандистскими установками. Набранный в трех изданиях изданиях он света не увидел, не был напечатан.
Можно только удивляться, что после печальной истории с докладом Симонов все-таки продолжал готовить к печати дневники сорок первого года, понимая, что напечатать их будет очень трудно, а если удастся, то разве что чудом. Но, видно, работа эта была ему так душевно необходима, так захватила его, что забросить ее или отложить он не мог. «Сто суток войны» были закончены, приняты Твардовским, который очень высоко оценил это произведение Симонова, были набраны и должны были появиться в трех номерах «Нового мира» в 1966 году. Но чуда не произошло. Их постигла та же участь, что и доклад «История войны и долг писателя», — дневники были запрещены цензурой. Процитирую секретную докладную (жанр этот на бытовом, «разговорном» языке можно охарактеризовать и другим, кажется, более подходящим словом — донос) начальника Главлита в ЦК КПСС: «При контроле сентябрьского и октябрьского номеров журнала “Новый мир” было обращено внимание на содержание записок К. Симонова “Сто суток войны” и комментариев автора к ним, посвященных описанию боевых действий в первые месяцы войны, личных переживаний и сомнений участников событий, связанных с отступлением нашей армии. Война и потери советского народа в ней, причины наших военных неудач и сам факт нападения фашистской Германии на СССР рассматриваются К. Симоновым как следствие репрессий 1937–38 гг., предпринятых Сталиным для утверждения своей личной власти. Основываясь на субъективных впечатлениях, автор пересматривает значение и истинный характер советско-германского пакта 1939 г., считая, что заключение этого договора якобы заставило отказаться от социалистических принципов нашей внешней политики. Говоря о злоупотреблении властью и ответственности Сталина за войну и ее жертвы, К. Симонов в то же время поднимает вопросы об ответственности “общества, когда оно по ходу своей истории вручает слишком обширную власть в руки одного человека”. Произведение снято из номера».
Симонов пытался бороться с цензурой, пробить эту стену, увы, ничего из этого не вышло. Он даже рискнул обратиться «на самый верх», все-таки он был обладателем одного из самых громких и почитаемых имен в нашей литературе, особенно высок был его авторитет военного писателя, но ничего это не дало, он не получил не только поддержки, но даже просто какого-либо ответа на свое обращение.
Человек мужественный и стойкий, обычно не падавший духом от невзгод и ударов судьбы, Симонов эту историю переживал тяжело. В письме своему старому другу Д. Ортенбергу, письме, в котором речь идет о заказанном им Симонову очерке для готовившегося
сборника о маршале Жукове, он не скрывает мрачного настроения и горьких мыслей: «Не надо себя тешить иллюзиями. Такого рода работа — а никакую другую мне делать неинтересно, да я просто и не смогу — при нынешнем, подчеркиваю, при нынешнем отношении к истории света не увидит. Поэтому я сигнализировал тебе, что для проходимого через нынешнюю обезумевшую цензуру очерка надо срочно искать другого автора…
Если бы вдруг случилось чудо и цензура наша образумилась, то тогда другое дело — такая вещь , конечно, могла бы быть напечатана. Но надежд на такое изменение нравов у меня что-то мало… Пойми мои чувства человека, у которого лежит полтора года без
движения рукопись, которую он считает лучшей из всего, что он написал (речь идет о «Ста сутках войны». — Л.Л.). Как трудно такому человеку сидеть и писать еще одну вещь, которая, по его весьма основательным предчувствиям, ляжет и тоже будет лежать
рядом с предыдущей».
Предчувствие не обмануло Симонова. Написанные им по просьбе Д. Ортенберга «Заметки к биографии Г.К. Жукова» были опубликованы только через двадцать лет, когда не было в живых ни Жукова, ни Симонова. Что касается «Ста суток войны», то в главлитовских реестрах против этого названия стояла такая жирная галка, что его даже упоминать нельзя было — вычеркивали. Это уже был затяжной приступ главлитовского безумия. Потому что многое из «Ста суток» было перенесено в «Разные дни войны». Многое, но, конечно, не все, были вещи, которые оставались по-прежнему «непроходимыми».
После запрета «Ста суток» Симонов все-таки не оставил свои военные дневники, про-должал исподволь готовить их полное издание. Следующая в принципе удавшаяся попытка произошла через семь лет. Ему пришла в голову счастливая мысль, которая в какой-то степени нейтрализовала прежний категорический запрет цензуры. Сначала в «Дружбе народов» (1973, № 1,2) увидели свет дневники сорок пятого года — «Незадолго до тишины». Цензура должна была быть смягчена — этот победный год войны она всегда предпочитала всем прочим. Впрочем, полной уверенности, что задуманное осуществится, что вслед за дневниками сорок пятого будут опубликованы, как это все-таки случилось, дневники сорок второго — сорок четвертого годов (1974, № 4, 5, 6), а затем сорок первого года (1974, № 11, 12, 1975, № 1) у Симонова не было. Каждая публикация сопровождалась многочисленными цензорскими замечаниями и требованиями, часто, если вещи называть своими именами, перестраховочно-идиотического характера. Особенно неистовствовала
военная, главпуровская цензура — она была даже более тупой, невежественной и агрессивной, чем главлитовская. Попутно замечу, что конфликт Симонова с цензурой и официозными представлениями об истории войны был резким, непримиримым, многолетним.
Стр.49 - В одном из политдонесений того времени рассказывается, как заместитель начальника воинского склада № 846 батальонный комиссар Фаустов, добравшийся после объявления войны с курорта в горящий Минск, увидев, что его склад покинут, организовал вокруг себя командиров-отпускников и отставших от разных частей красноармейцев, вооружил их и с боями вывел из окружения отряд общим числом ни много ни мало — 2757 человек. И такое тоже было.
Стр.53 - «В итоге девятидневных упорных боев противнику удалось вторгнуться на нашу территорию на глубину 350–400 километров и достигнуть рубежа реки Березина. Главные и лучшие войска Западного фронта, понеся большие потери в личном составе и материальной части, оказались в окружении в районе Гродно, Гайновка, бывшая госграница... Характерной особенностью немецких ударов было стремительное продвижение вперед, не обращая внимания на свои фланги и тылы. Танковые и моторизованные соединения двигались до полного расхода горючего. Непосредственное окружение наших частей создавалось противником сравнительно небольшими силами, выделяемыми от главных сил, наносивших удар в направлениях Алитус—Вильно—Минск и Брест—Слуцк—Бобруйск.
... На направлениях главных ударов противник сосредоточил почти все свои имеющиеся силы, ограничиваясь на остальных направлениях незначительными частями или даже вовсе не имея там сил, а лишь ведя разведку».
... Непредвиденно для немцев сквозь все их окружения в последующие недели и месяцы пробились с оружием в руках или просочились мелкими группами десятки тысяч военных людей, считавшихся погибшими, и некоторым из этих людей потом еще довелось брать и Кенигсберг и Берлин. А другие десятки тысяч тоже оказались не в плену у немцев, а три года воевали в партизанских отрядах Белоруссии и в 1944 г сказали свое последнее слово, содействуя разгрому в Минском и Бобруйском котлах той самой немецкой группы армий «Центр», которая в июне 1941 года брала Минск и Бобруйск.»
Стр.75 - В политдонесении отступившей от Бреста 4-й армии Западного фронта, датированном 4 июля, говорится, что части армии «вышли в новые районы формирования для пополнения личным составом и материальной частью. 6-я стрелковая дивизия. Налицо... 910 человек, некомплект — 12 781 человек. 55-я стрелковая дивизия. Налицо 2623 чело-века, некомплект — 11 068 человек». Даже если учесть, что потом в районе формирования армии вышли из окружения еще тысячи и тысячи людей, все же эти цифры на 4 июля го-ворят о тяжести положения.
Стр.79 - «Журнал боевых действий 11-го механизированного корпуса» подтверждает, что и там после таких же тяжелых боев было такое же настроение. В своем докладе генерал Мостовенко писал: «Мне известно, что вышедшие из окружения бойцы и командиры корпуса оставлены в частях 21-й армии. Полагаю, что такое же положение имеет место и в других армиях.»
А вот изначально приведенный мной отрывок с предшествовавшей ему частью для большей подробности ситуации:
Стр.88 - До дивизии, которую мы с Сурковым искали, мы добрались под вечер. Было абсолютно тихо. Так тихо, что, хотя до Днепра еще было далеко, все-таки мгновениями слышалось, как там бьет тяжелая артиллерия. Дивизия стояла на отдыхе. Сейчас в ней оставалось в строю две с половиной тысячи человек. Но подполковник-армянин, который командовал ею сейчас, потому что командир еще был где-то в окружении, спокойно сказал нам, что через два-три дня у него будет восемь тысяч человек. Когда я спросил его, из чего складывается такая арифметика, он ответил, что три тысячи мобилизованных уже собраны в окрестных деревнях, а три тысячи наверняка еще подойдут за эти дни из окружения. Он говорил об этом так уверенно, словно речь шла о лыжном переходе, когда одни участники уже пришли на финиш, а другие еще в пути. Тогда мне это показалось странным, но потом — и очень скоро — я понял, что он был прав. В окружении оставались пушки, пулеметы, а люди выходили оттуда. Они просачивались через немецкие
моточасти, как вода через гребенку. Окружение танками в этих густых минских и смоленских лесах было в большей степени окружением материальной части, чем окружением людей. И люди каждый день проходили через густые леса тысячами. Некоторые из них, ни разу не встретившись с немцами.
Стр.84 - Сурков был впоследствии твердо уверен, что мы встретили там, у реки Бобр, Л. Г. Петровского, который находился в начале войны в старом звании комкора, потому что незадолго перед этим вернулся из заключения и уехал воевать, еще не успев получить нового звания. ... Как мне теперь ясно из архивных материалов, 6 июля там, на Минском шоссе, у реки Бобр, мы могли встретить только одного человека в звании комдива — командира 44-го стрелкового корпуса В. А. Юшкевича, в прошлом одного из наших советских добровольцев в Испании. Так же, как и Петровский, и по тем же причинам он не успел получить генеральского звания и уехал на фронт комдивом.

Это сообщение редактировалось 14.06.2011 в 22:02