http://www.pravda.volzhsky.ru/...
КУДА УХОДЯТ ДЕТИ?..
Эту историю рассказал мне случайный попутчик, которого наш водитель подобрал на трассе во время одной из многочисленных командировок. Молодой парень. Сначала он долго молчал, а потом его словно прорвало. Видимо, он долго не мог рассказать о наболевшем никому. А тут – случайные люди. Встретились, поговорили и расстались. Навсегда. Оказалось – он наш земляк. Зовут Рома.
То , о чем он поведал , надолго запало мне в душу. Думаю, об этом стоит рассказать и вам, и Рома был бы не против. Может, кто-то узнает его, а может, он обманул и сказал, что он из Волжского, только для того, чтобы мы подольше не высаживали его из машины. Но в том, что рассказанное – правда, я не усомнилась ни на секунду. Слишком много боли было в его лице…
Рома рос шустрым. Единственный ребенок в семье, он всегда получал от родителей столько внимания, сколько хотел.
Отец – преподаватель в школе, возлагал на сына большие надежды. И Рома не подводил – учился на одни “четверки” и “пятерки”. Бывало, после занятий он приходил к отцу в класс, садился на самый последний ряд и делал домашнее задание. Если удавалось все закончить до вечера, вместе с папой они шли домой пешком, прогуливаясь по тенистым волжским улочкам.
Мама в те времена не работала – старалась все свое время посвятить любимому мужу и сыну. К тому времени, как мужчины добирались домой, она каждый раз успевала подготовить настоящий королевский ужин. Даже обычную вареную картошку она умела подать так, словно это было изысканное блюдо. Фарфоровые тарелочки, невесомые чашки с золотым ободком, хлопочущая мать – все это осталось в памяти Ромы, словно старая черно-белая фотография, стоит посмотреть на которую – и оживают образы, вспоминается непередаваемый запах дома, тепла, уюта и защищенности.
Когда грянули девяностые, Роме было уже 15. Мир неожиданно разделился на бедных и богатых. А еще – на очень бедных. Вышло так, что его семья попала в последнюю категорию. Учителям перестали платить, и после года ожидания зарплаты отец уволился. Но другой работы не нашлось. Кому нужен старый учитель? Отчаявшись найти работу, отец запил. Семья быстро скатилась в нищету. Одна за другой разбились любимые чашки. Мать, насколько могла, старалась сохранить стремительно разрушающийся уют. Особенно трогательными были ее попытки подать позавчерашние макароны на остатках столового фарфора…
Отец так и не увидел эпохи «рыночных отношений». Отчаяние и водка сожгли его всего за пару лет. Рома даже не успел почувствовать всей глубины горя, словно отец умер еще тогда, раньше – когда за ним навсегда захлопнулась дверь его кабинета в школе. Если бы об этом спросили самого отца, он бы подтвердил это. А еще добавил бы: «У меня больше нет надежды…» Ведь самой большой его надеждой был сын, который по планам должен был стать большим ученым.
Отец за годы работы приобрел нужные связи, и когда Рома уже учился в старших классах, он потихоньку «создавал договоренности» в нужных местах. Все было распланировано: техникум, работа в хорошем месте. У Ромы планировалось блестящее будущее… Но судьба распорядилась по-другому, и все планы миллионов советских людей рухнули настолько быстро, что для многих, как и для Роминого папы, это оказалось фатальным.
Матери пришлось искать работу. В прошлом научный сотрудник, после пятнадцатилетнего перерыва она металась по всему Волжскому, но не могла найти ничего, кроме работы уборщицы или посудомойки. Пробовала торговать на рынке, но призывы бойких соседок начисто заглушали ее тихий голос, и через несколько дней хозяин, увидев, что товара почти не убавилось, уволил ее. Так мама стала работать дворником.
Наверное, если бы Рома увидел ее в рабочей униформе, в жутких резиновых перчатках и косынке, он бы начал стыдиться ее. Но он учился во вторую смену и вставал поздно, а мама выходила на смену в 4 утра и к 8 была дома. Поэтому эта ее работа оставалась для него как бы за кадром.
Для него новая жизнь, наоборот, открыла совершенно неведомые раньше перспективы. Он понял, что есть люди, которые могут получать деньги, просто работая официантом в ресторане, гораздо большие, чем когда-то зарабатывал отец. Эти люди были интересны и красивы. От них пахло деньгами и успехом. Рому неудержимо влекло в такие компании. Выпивая портвейн рядом со «старшими» девушками и юношами, рассказывающими о прелестях жизни «в обществе», Рома мечтал, что когда-нибудь и он вот так же вальяжно сможет достать из кармана пачку «Мальборо», поправить на плечах модный джинсовый пиджак и, пуская в потолок струйки дыма, будет в подробностях рассказывать о своих поезд- ках в столицу, работе в подпольных игорных клубах и фешенебельных ресторанах, куда пускают только по записи и каждое блюдо стоит как автомобиль.
Иногда, возвращаясь за полночь, он заставал мать, заснувшую прямо на кухне, уронив голову на руки. Стараясь не шуметь, он тихонько крался в свою комнату. Если мама просыпалась, часто она начинала плакать и говорить о том, как она переживает за него. Для Ромы это было невыносимо. Ему казалось, что мать ничего не понимает, что она застряла в своем Советском Союзе. Словно она не хотела понять, что ему, Роме, нужно совершенно другое, что он уже не может оставаться в этом городе, застрявшем в «совке», с коптящими заводами, разваливающимися общагами и полным отсутствием нормальной работы.
Больше всего Рома боялся, что рано или поздно наступит момент, когда ему придется сказать матери о том, что он не хочет поступать в институт. Он знал, что мама, безумно любившая отца, во что бы то ни стало хотела осуществить идею о научном будущем сына.
Мать стремительно старела. Пятидесятилетняя «профессорша», всего пару лет назад заставлявшая оглядываться встречных мужчин, превратилась в уставшее грустное существо, последней утехой которого стали телевизионные сериалы. Наблюдая за страданиями Изауры, мать словно отрешалась от действительности, искренне переживая за киношных героев. Стоя на пороге комнаты так, чтобы его не было видно, Рома не раз наблюдал, что по маминым щекам иногда ручьями текут слезы. Качая головой, он думал о том, как сентиментальны женщины…
Если бы тогда он знал, почему плачет мама, может быть, и не уехал в Москву сразу после выпускного.
Уже сидя в поезде, наблюдая за убегающим перроном, поглядывая на радостные лица друзей, успевших откупорить бутылку вина, Рома неожиданно увидел за окном маленькую фигурку, семенящую, вертящую седой головой из стороны в сторону, время от времени пропадающую за спинами уходящих провожающих… «Мама?!.. Что она здесь делает? Зачем она пришла?» – его мысли метались как загнанные кролики. Испуганно посмотрев внутрь купе, он сразу же заметил, как отвернулась и покраснела Ольга – одна из четверки одноклассников, вместе решивших покорить Первопрестольную.
– Я думала, так будет лучше, – глядя куда-то в сторону, тихо сказала Оля, с пятого класса захаживавшая в профессорскую квартиру, – она же переживает. Ну попрощались бы по-человечески, ну неужели бы она тебя не поняла?.. Прости. Я оставила ей записку.
– Не поняла, – прошептал Рома, – она бы не поняла.
Отодвинул шторку и вновь глянул за окно, пришлось прижаться щекой и скосить глаза, чтобы увидеть: суетливая фигурка, шаря взглядом по убегавшим окнам вагонов, метнулась по ходу движения поезда, словно в последней надежде догнать, увидеть… Мама бежала, одной рукой прижимая к груди старую полотняную сумку – Рома презрительно называл ее «котомка», а другой махала в воздухе, как будто все время прощалась. Вдруг она споткнулась, Рома дернулся, ударившись лбом о стекло, но кто-то из провожавших успел подхватить маленькую женщину, спасая ее от падения. Лишь котомка как снаряд полетела под ноги толпе, рассыпая по пути нехитрую снедь: пирожки, банки с килькой, нарезанный хлеб… Поезд проехал перрон, и что было дальше, Рома уже не увидел. По сердцу мучительно резануло жалостью: «Права Ольга, надо было по- прощаться с матерью. Нехорошо как-то получилось». Рома отвернулся от окна и до краев налил стакан вином.
В Москве ребята остановились у знакомых, снимающих квартиру на окраине. Кипучая жизнь, поиски работы настолько захватили Романа, что в первые несколько дней он так и не отправил маме телеграмму, как планировал. В ней он должен был объяснить, почему уехал без предупреждения, почему не стал поступать в техникум.
Прошел месяц, Рома устроился работать на продуктовый склад грузчиком-охранником.
Зарплата позволяла питаться, оплачивать свою часть платы за съемную квартиру, иногда купить спиртного и устроить в компании сабантуй, но не позволяла отложить ни копейки, как мечталось. Вокруг все было настолько дорого, что иногда вызывало просто недоумение: неужто есть люди, покупающие хот-дог по цене целого жареного поросенка?
Первое письмо домой Рома написал только зимой. Все, мол, у меня хорошо, живу, работаю, скучаю. Пообещал писать чаще, летом приехать. Писать чаще не получилось – кутерьма московской жизни затянула так, что мысли о том, чтобы взять ручку, Рому больше даже не посещали. Вскоре сменил квартиру, поэтому даже не знал, получил ли ответ на первое и последнее письмо.
Приехал в Волжский он только спустя три года.
Москва оказалась предателем. Жестоким, выматывающим силы и коварным. Рома сменил десятки работ. Со склада пришлось убегать, потому что его обвинили в пропаже целого вагона чего-то жутко дорогого. Потом был и вожделенный ресторан, где Рома вдоволь насмотрелся на пьяные рожи бандитов вперемешку с «новыми русскими». В конце концов его как щепку бурным потоком выбросило на берег – со ста рублями в кармане, куцей курточке не по сезону и обидой на весь мир в душе.
Стоя на Павелецком вокзале, Рома вспоминал солнечный Волжский и кажущиеся ныне такими родными двор, дорогу на пляж. – Зачем уехал?.., – мелькали запоздалые мысли. – Надо было все таки сначала дома попробовать. Поступил бы на вечернее. А грузчики и в Волжском нужны. Он представлял себе встречу с мамой – как она откроет дверь, обнимет и наверняка будет плакать. А потом напечет пирожки – его любимые – с черникой, и они будут долго-долго говорить. И мысль о работе в родном городе, пусть даже и за копейки, но рядом с маминым домом казалась ему очень правильной и приятной.
Волжский встретил дождем вперемешку со снегом. На сохранившиеся сто рублей (Рома даже белье у проводника брать не стал) было куплено овсяное печенье (мамино любимое!) и упаковочка чая. И вот – родная дверь.
Рома позвонил раз, два. С улыбкой облокотился о косяк и загадал, какими будут первыми слова у мамы. Прошла минута. Дверь не открывалась. Прижав ухо к створке, он жал на кнопку еще и еще, но то ли звонок был сломан, то ли не проникали из-за двери звуки, он так ничего и не услышал. Нахмурился. Громко постучал в дверь кулаком.
Скрипнула дверь у соседей.
– Ромка, ты что ль? – ахнула соседка в образовавшуюся щель. – Ну надо ж, а мы уж и не ждали – думали, мож убили тебя или в заложники взяли террористы! Уж и с милицией искали! А ты вон – сам нашелся. Погоди, счас ключ дам.
– А где мама-то, – улыбаясь, окликнул соседку Рома, но та уже скрылась в глубине прихожей.
– На, вот, – протянула соседка ключ, – ты у матери-то уже был?
– В смысле, был? Где?– опешил Рома. – Вот пришел. Только приехал я, с поезда.
Соседка закрыла рот рукой: “Дак, на могилке…Так, ты не знаешь ничего!? А я-то думала, ты узнал, так вот и приехал за домом… Померла мамка-то. Месяц уже как. Только ж ты знаешь, нынче полгода надо ждать, пока в наследство вступишь…”.
Что она говорила дальше, Рома уже не слышал. В висках стучало: умерла, умерла, умерла… Ватными пальцами он повернул ключ и зашел. Пахло домом. И пылью. Видно было, что в квартире долго не убирались – это было так не похоже на мать.
Сел на диван, туда, где любила сидеть мама. Взгляд упал на телевизор. Тишина становилась невыносимой. Рома встал, подошел к старенькому «Рекорду» и нажал на кнопку включения. Мама так любила его смотреть.
– Да не пробуй, Ром, – вновь раздался голос соседки. Рома оставил дверь открытой, и она тихонько зашла в квартиру вслед за ним. – Телек уж года два как не фурычит. Чинить-то некому было. Николавна как заболела, так денег на мастера и не было. Мы уж помогали как могли – на еду там, на лекарства, но на телек – самим бы концы с концами свести. Почитай, год она, сердешная, на диванчике здесь в тишине лежала. Все тебя ждала. Говорила, чувствует, что ты приедешь… Рак у нее был. Давно. Ты еще учился, да она, видать, тебе не говорила, жалела…
Июль. Вокзал. Уходящий поезд. Маленькая седая женщина, бегущая со всех ног, пытающаяся догнать вагоны и увидеть лицо сына. Рассыпавшиеся по земле пирожки…
Она еще долго врала соседкам, что сын уехал учиться в Москву, пока ложь не стала очевидной. А потом она умерла. Так же тихо, как жила...
Каждый год из город и сел Н-ской области в москву уезжают сотни девчонок и мальчишек...около половины возвращется назад к своему дому, родителям...